Наталья Иртенина - Железяка и Баламут

– Пож… пожалуйста, я не претендую.

Остальные пятеро молча испепеляли Железяку брезгливыми взорами, выразительно давая ему понять, кто он такой и где его место. У одного из них был пистолет, у трех других укороченные автоматы. Последний поразил Железяку больше всего – абсолютно черный, с трикотажной маской на голове, в нагруднике с дополнительными обоймами, с ручным пулеметом на плече и связкой гранат на поясе. Он первым отвернулся от Железяки, быстро определив в нем лоха и дилетанта.

– Мужчина!

Железяка вздрогнул. Кассирша обращалась к нему, нацелив маленькие, густо накрашенные глаза куда-то поверх его головы.

– Мужчина, так вы будете в очередь вставать? Если будете, скажите, чтоб за вами не занимали. У меня на всех налички не хватит.

Бандиты, стоявшие гуськом друг за дружкой, глухо зароптали.

– Спокойно, спокойно, граждане. – Кассирша замахала на них руками. – Соблюдайте тишину. Мужчина! Я к вам обращаюсь.

– Да-да, – Железяка с жалкой поспешностью встал в конец очереди. Гранату на всякий случай держал перед собой на виду, как букет цветов.

В очереди уже забыли про него и тихо переговаривались. Только сейчас Железяка заметил двух банковских охранников в униформе. Один сидел на стуле у стены в дальнем конце зала и бдительно наблюдал за гражданами. Другой, помоложе, болтал и пересмеивался с девицей за соседним окошком, к которому никто не стоял.

Железяка хотел уйти. Ему было не по себе. Дело даже не в компании уголовников-налетчиков. Железяка знал: то, что он видит, – противоестественно, но почему-то доказательств этому не находил. Он не смог бы не только убедить всех этих людей в том, что они ведут себя противоестественно, но и просто рассказать им об этом. Язык не поворачивался. Они бы просто угрюмо отмахнулись от него. Железяке стал теперь понятен глубокий смысл выражения «оказаться в ложном положении». Ему хотелось бежать, бежать сломя голову. Он не знал, что делает здесь и зачем пришел. Он уже не помнил о своем желании заявить протест. Точнее, он его заявил – но протест сжевал его вместе с костями и муляжом гранаты.

Железяка сделал шаг в сторону, собираясь незаметно смыться. Но что-то его остановило. Он насторожил слух, хотя и смотрел равнодушно в сторону, чтобы снова не стать мишенью для бандитских неприветливых взглядов, красноречиво проходящих сквозь того, на кого они направлены, вроде пули сорок пятого калибра. Зацепило Железяку слово «привидение», тонко, визгливо стрельнувшее в тихом бубнении двух гангстеров, стоявших перед ним в очереди.

– …всмятку тачка. Чалдон в гипсе, Мухе шнобель своротило. Мозгов у него и так немного было, а тут последним умишком тронулся. Понты строит, с пальцовкой на приличных людей бросается, как сявка мелкая.

– Чего это он?

– Орет, что падлу эту, которая на дороге встала, из-под земли достанет и контакт в анус вставит. Дурачок.

Оба громилы весело гыгыкнули. АКМы, нацеленные под углом в потолок, запрыгали у них на животах.

– Привидению провод в кишку – как мне хорошая жрачка под водочку, – продолжал первый.

– Так его ж еще взять надо, привидение, – хихикнул второй, пожиже комплекцией.

– Ну! – подтвердил первый. – Так ты попробуй впарь это Мухе. Он только пошлет тебя. Совсем двинулся.

– А че же они… зачем свернули? Давили б козла этого… Вконец оборзели, беспредельщики. Если с того света, так все можно, да?!

– У Чалдона нервишки подвели, вот и свернул. Тачка всмятку, столб погнулся. Привидение свинтило куда-то. У них это запросто. Стас базарил, у них на стрелке с чеченами два таких из кустов вылезли. Вроде как мужик с бабой. Прикинь, он с обрезом, а она в коротких портках, с пулеметными лентами, как у Чапаева, крест-накрест, а между ними во-от такие… голые. Я как услышал, заржал, ровно конь. Была б эта кобыла в теле, а не пустым местом…

– Да-а, – протянул второй, мысленно пуская слюни. – Брутальный бабец.

– Чего? – уставился на него первый.

– Ну… – меньшой стушевался, стесняясь вырвавшегося мудреного слова. – Я говорю, ласковая, наверно.

– А-а.

– А че дальше было?

– Дальше… Чечены пальбу начали, как увидели, что эти двое в их сторону двинули. Парни Стаса, понятно, ответили. В них же шмаляли, там без разбору, из-за чего и почему. Короче, у чеченов только одна тачка из пяти ушла, остальные уже некому было отогнать. А у Стаса тоже девять пацанов полегли. Но когда уже грузились, никто не видел тех червей могильных, сдриснули фантомасы. Вот так вот, Леха. Это тебе не средний класс за ж… брать. Чует моя задница, эти слизняки прозрачные нам всем скоро вставят в анус провода.

– Как?

– Найдут как, – отрезал первый громила.

Очередь между тем продвигалась. Перед Железякой осталось всего четверо. Дослушав правдивую историю из криминальной жизни, он воровато оглянулся, бросил гранату в сумку и тихо шмыгнул к выходу.

И навсегда зарекся грабить банки.

Домой Железяка приплелся в расстроенных чувствах. Кот встретил его радостной точкой когтей – сначала о коврик в прихожей, потом о Железякины брюки. Последнее было многоцелевым упражнением, совмещающим с заточкой когтей потягушки, гимнастику для позвоночника, просьбу взять на ручки и легчайшее стремленье к поцелую.

У Железяки потеплело на сердце.

Порка обормота откладывалась на неопределенный срок.

…Помню, был у меня один такой. Махровый матерьялист. Иные реальности признавал только в виде белой горячки. При мне он туда не попадал, но вообще случалось. Нервный, знаете, человек. Так вот, чуть с ума меня не свел. Вместо воды наливал мне в миску деревенского первача. Думал жаждой извести, аспид. Пришлось поднапрячься и сесть с ним за стол. А то что же одному из миски лакать. Непедагогично. После третьей рюмки он меня зауважал. И с того дня дело сдвинулось с мертвой точки. Потом его, правда, все равно забраковали. А меня с тех пор нет-нет да и тянет на рюмочку. Так я к чему это рассказываю. Сомнения меня гложут. Истинно ли то, что я показываю? Имеет ли хоть какую основу? А если имеет, то в какой плоскости? Может, все-таки в вашей, людской? Ведь даже там, у себя, вы воспринимаете только то, что хотите воспринимать, на что запрограммированы – простите мне это нелестное слово – воспитанием и мировоззрением. Возможно, отогнутый краешек завесы показывает вам вас же самих. Но это предположение, не более. Я ни в чем не уверен. Мне не хватает информации. Наверное, это потому, что я еще плохо знаю вас и вашу психологию. Тот, кто направляет мои действия, несомненно, знает больше. Я не исключаю, что ему известно совершенно все о вас. Не говоря уже, естественно, обо мне. Я полагаю, это весьма отрадно – знать, что есть некто, кто может, пусть не сейчас, не быстро, но когда-нибудь раскрыть нам глаза на нашу собственную сущность. Некто, стоящий выше мира, выше нашего разумения о Нем…