Андрей Балабуха - Распечатыватель сосудов, или На Моисеевом пути

В общем-то мы с ним всегда понимали друг друга. Не зря же, в конце концов, он оставил меня в своих пациентах, когда я переехал сюда, в новый дом. А ведь теперь ему приходилось мотаться через весь город…

Увидев, что Павел не погнал меня обратно в постель, Магда приободрилась, и мы премило посидели, хотя после кофе Павел все-таки заставил меня подняться в спальню и подверг осмотру с пристрастием.

— Ну что ж, поздравляю, — сказал он под конец. — И на этот раз вам удалось выкрутиться, Марк. Не знаю, долго ли будет продолжаться такое везение — при вашей-то профессии! — но сейчас так. Только не торопитесь. Вставайте понемногу, на час-другой. Читайте, если глаза не устают и головной боли нет. Появится — книжку долой. То же и с телевизором. Обязательно прогулки — по часу два раза в день. И легкий тренинг. Но — действительно легкий. Потом снова сможете на полную катушку. Конечно, лучше всего вам сейчас податься на курорт. На месячишко. Есть возможность?

Я кивнул.

— И прекрасно. Через недельку, хорошо? И вести там растительный образ жизни.

— А животный можно?

— Сперва растительный, а там видно будет. Но никакой выпивки. По крайней мере месяца два. Если не хотите неприятностей.

— Убедили.

— А я зайду завтра-послезавтра. Так, для порядка.

— Спасибо. И привет вашим рыбкам. — Павел заядлый аквариумист, и я всегда давал ему возможность похвастать каким-нибудь очередным рыбьим дивом. На этот раз я попал в десятку.

— Передам. Особенно новичкам.

— То есть? — Не поинтересоваться — насмерть обидеть.

— Капские тетры. Порода молодая, вывел ее недавно один дурбанский любитель. Редкая, и потому стоит… — Он прищелкнул пальцами. — Сами понимаете. Но и стоит того — приезжайте, не пожалеете. Не рыбки — живой свет.

Когда Павел ушел, я завалился на диван и взялся просматривать скопившиеся за полторы недели газеты. Читать, однако, не хотелось. Я устал и совсем начал было задремывать, когда в памяти всплыли вдруг слова: «порода молодая». Сотни раз я слышал что-то подобное, но никогда не задумывался. Принимал как данность. А ведь в самом деле, сколько же всего на свете человек вывел — лошади, кошки, коровы, куры, собаки, рыбы… Не счесть. И почитал себя вправе. Не сомневался. Для охоты на львов собаку? Получите эрдельтерьера. Канареечку басовую — распишитесь в получении. Гиппопотамчика в полметра ростом — ради Бога, любезные мои, нате вам! Надо будет — и льва-вегетарианца выведем, идеально приспособленного к спасанию на водах. А вот сам человек — табу. И думать не смей!

— Слушай, отравительница, — спросил я Магду, когда она принесла очередное витаминное пойло, — как ты думаешь, почему новые породы кошек выводить почетно, а стоит за людей приняться — сразу в компрачикосы запишут?

— Выпьешь — скажу.

Что мне оставалось? Я залпом проглотил ее очередное творение — не то фейхоа с фенхелем, не то хрен с хурмой. Но съедобно.

— Ну так?

— Потому, что кошек Бог создал на пятый день, насколько я помню курс воскресной школы. А человека сотворил по образу своему и подобию на шестой. Вот и выходит, что человеки могут выводить тварей земных, морских да небесных, а человеков — только Бог. Понял, философ? — Магда фыркнула и ксилофонно промчалась по ступенькам вниз, судя по всему, весьма довольная собой и своим ответом.

А я остался размышлять, какой процент правды был в этой шутке. Ведь и впрямь здорово въелась в нас эта идея. Невольно, подсознательно, инстинктивно, как ни называй, а попробуй-ка представить, что кто-то хочет изменить человека. Подправить. Чуть-чуть. С самыми благими намерениями. И враз — мороз по коже. Иррациональный, прямо скажем, мороз. И потому, если всерьез такое задумать — так уж не признаваться. Закамуфлировать, за любые ширмы спрятать. Вот оно как получается. Ах, хребтом тя по хлебалу, как говаривает наш правдивый Кудесник. Вот только — кого? Законодателей, которых, может, и в живых уже нет — закону-то за тридцать перевалило? Несчастных этих йомалатинт? Или вообще наш неустроенный мир?

А на следующий день гость, как говорится, пошел косяком.

Я сидел в кабинете и без особого усердия просматривал счета. Было их немного. Пугоевский гонорар позволял бездельничать еще месяца три-четыре, если понадобится. Да и без того на счету кое-что было. И значит, советом Павла пренебрегать не стоило. В конце концов, мое здоровье — инструмент рабочий. Куда я буду годиться, если не войду снова в форму? Только на свалку.

Как раз когда я дошел до этих душещипательных рассуждений, снизу донеслись голоса. Я прислушался. Черт возьми! Айн! Как был, в халате, я чуть не кубарем окатился по лестнице, не успев даже подивиться собственной прыти. Мы обнялись.

— Ну как ты?

— Жив, как видишь.

— Вижу. Я к тебе уже третий день прорываюсь, но… — Он кивнул на Магду.

— И ты мне ничего не говорила! — возмутился я.

— А чем сюрприз хуже?

Возразить было нечего. Мы все посмеялись, потом Магда пошла варить кофе, а мы устроились в гостиной. Сославшись на присутствие дамы, Айн чинно уселся в кресло, меня же — на правах больного — заставили развалиться на подушках, что твой капудан-паша. Справедливости ради замечу, сопротивляться я не стал. Хотя со стороны, вероятно, выглядело это презабавно.

— Ну, рассказывай!

— Давай отложим всякие рассказы на потом. Неохота мне вспоминать. Ладно?

— Уговорил.

— И вообще, лучше о себе расскажи. Я ведь знаю всего только, что диссертацию свою непроизносимую защитил, женился, обзавелся двумя отпрысками мужского пола и неизвестного возраста.

— Как так неизвестного? Шесть и семь.

— Так что, мы с тобой с тех пор ни разу не виделись?

— Наконец-то осознал!

— Каюсь, каюсь… Только ты-то чем лучше?

В конце концов мы договорились не препираться на эту неисчерпаемую тему. Магда принесла кофе, и мы добрых два часа просто болтали — с легкостью, какой я давно не испытывал. Язык у Айна и с детства был хорошо подвешен, а с годами еще и отшлифовался. Магда, ко всему прочему, наблюдала этот фейерверк впервые и явно получала огромное удовольствие. Мне было приятно исподтишка наблюдать за ней, и написанное у нее на лице откровенное восхищение айновым словоплетством не вызывало у меня даже намека на какое-либо ревнивое чувство. Скорее наоборот, придавало разговору дополнительную теплоту. Айн рассказывал, как в позапрошлом году соблазнился предложением некоей любительской экспедиции, из тех, что рыщут по свету в поисках снежного человека, сокровищ атлантов и следов космических пришельцев. Правда, у этих цель была менее впечатляющей, но вряд ли более реальной: отыскать гробницу Чингисхана. Однако это был способ побывать в Монгольском Трехречье — тех местах между Ононом, Керуленом и Толой, которые манили Айна уже давно («Вспомним же, вспомним степи монгольские, мечтательно пропел он, — голубой Керулен, золотой Онон…»). К тому же экспедиция исхитрилась найти себе каких-то спонсоров, и потому тратить собственные сбережения не было необходимости.