Владимир Краковский - ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ

«Короче! – кричит Верещагин. – Что произошло? Как?!»

«Он сказал, что любит меня, и я отшатнулась к распределительному щиту, потому что не поверила… Нет, я не подумала, что он лжет, я своим ушам не поверила, – я схожу с ума? вот что я подумала и отшатнулась к распределительному щиту; со мной уже случались слуховые галлюцинации, однажды я явственно слышала, как меня зовет мой бывший муж: «Альвина! Альвина!» – это через год после того, как мы разошлись, он уехал в Анадырь, и вдруг: «Альвина! Альвина!»- я бросилась к окну, но никого нет, ночь только, фонарь светит, и в небе огромная Большая Медведица, с тех пор я больше не могу видеть ни звезд, ни медведей, даже в цирке плачу, когда они, бедные, катаются на детских велосипедиках, но теперь все уже забыто, все, и в цирк уже не хожу, не потому что жалею медведей, просто уже стара для цирка, в моем возрасте в цирк ходят только с маленькими детьми, а я, вы знаете, одинока, никого у меня нет, и соседские дети меня не любят, смеются надо мной, когда я с ними заговариваю…»

Верещагин стонет. Он говорит Альвине, что если она немедленно не скажет, что ее заставило выключить седьмую печь раньше срока и этим испортить расплав, то он за себя не ручается.

«Товарищ Верещагин, теперь минуты не спасут, – отвечает Альвина. – Все равно все погибло, меня уволят, а вам будет выговор, я не могу объяснить случившееся двумя словами, так что выслушайте до конца… Я отступила к распределительному щиту, я хочу, чтоб вы знали все подробности, хотя мне очень стыдно о них рассказывать, но то, что я совершила, ужасней стыда, поэтому я расскажу все, как было. Я отступила к распределительному щиту, он шагнул вслед за мной и снова сказал, что любит меня. Я лишилась всякой силы сопротивления, и он поцеловал меня. Товарищ Верещагин, меня не целовали двадцать лет! Вас когда-нибудь не целовали двадцать лет? Вы не подумайте, что я за эти двадцать лет не могла кого-нибудь соблазнить на поцелуй, но мне всегда хотелось, чтоб меня поцеловал человек, который меня любит. Я хотела, чтоб меня поцеловал человек, который лишит меня силы сопротивления. Он сказал: «Как жаль, что мы не встретились двадцать лет назад», о, наивный мальчик, двадцать лет назад он был маленьким ребенком, а я счастливой любимой женщиной. Он сказал: «Как жаль, что не я снял пыльцу с твоих губ», – это стихи известного поэта, и он продекламировал их, поцеловал меня во второй раз. Я вам говорила, что я потеряла силы к сопротивлению, вы запомнили это? Теперь же я потеряла силы даже стоять. Я прислонилась к распределительному щиту, чтоб не упасть, и слышала, как там что-то щелкнуло. Я вам скажу честно, товарищ Верещагин, я поняла, что случилось, что я спиной выключила рубильник какой-то печи, но если вы когда-нибудь любили, вы поймете, что в такой момент не до фальшивых драгоценностей, которые мы делаем, которыми мы завалили весь мир, за которые нам дают валюту, я вообще удивляюсь, кому они нужны? Я была как во сне. Нет, нет, во сне – это когда хочется спать, мне же совсем не хотелось спать, я была в чудесном сновидении, когда человеку совершенно безразлично, что у него за спиной там щелкает… И он поцеловал меня в третий раз, сказав: «Вы белый ландыш моей жизни», – я понимаю, этим красивым словам он научился у Геннадия, я рада, что окружающие так хорошо влияют на него, он каждый раз что-нибудь говорил перед каждым поцелуем, что-нибудь возвышенное и поэтическое, но в этот раз он впервые назвал меня на «вы» – вы понимаете, что это значит, когда человек всю жизнь называл вас на «ты» и вдруг назвал на «вы»? – это значит, что он испытал к вам возвышенные чувства, я совсем ослабла, ноги у меня стали подгибаться, и я сползла по стене на пол, он сказал: «Ты, кажется, что-то выключила», я ответила: «Меня двадцать лет не целовали», – я не жаловалась, поверьте, этим я хотела сказать, что двадцать лет – это такой срок, что все предыдущее забыто… мне стыдно вам разъяснять, товарищ Верещагин, но этим я хотела сказать, что двадцать лет целомудренной жизни кое-что да значат, так что он может считать, что он у меня фактически первый, это был мой ответ на его сожаление, что не он снял пыльцу с моих губ – как же не он; конечно он, именно он!.. Он ответил: «Что ты выключила, Альвина? Ты, кажется, выключила седьмую печь». Я с трудом поднялась и увидела, что действительно седьмая печь выключена, рубильник опущен вниз. Я сказала: «Пустяки», – и подняла рубильник вверх, снова включила и стала бегать по цеху, как маленькая, а он за мной гонялся, и мы смеялись громко, как дети. Потом мы пошли в ваш кабинет, ведь вы разрешаете нам заходить в него, вы никогда не запираете дверь, так что я не считала, что мы делаем что-то предосудительное… Он сел на диван и сказал: «Нам надо торопиться, через сорок минут придет товарищ Верещагин», – раньше вы всегда приходили задолго до срока выемки изделий, а в последнее время минута в минуту: видно, у вас много других важных дел, поэтому Юрий правильно сказал: «Он раньше не придет, сорок минут в нашем распоряжении»… Что было дальше, я вам не расскажу, товарищ Верещагин, но не потому, что вас не уважаю, я даже перед Верховным судом этого не рассказала бы, все-таки превозмочь женскую стыдливость выше моих сил, тем более что у меня двадцать лет уже не было таких сорока минут. А потом пришли вы, и вы выключили печь. Дальше вы видели уже сами: эта ужасная тусклая масса вместо восхитительных кристаллов «Воспаленной Гортани Аэлиты», товарищ Верещагин, я очень враждебно отношусь ко всем искусственным драгоценностям, но наша «коран Аэлиты» – божественна, она прекрасней любимых естественных камней, один вид ее исторгает из моих глаз слезы, да, да, товарищ Верещагин, не смейтесь, не смейтесь, пожалуйста…»

«Идиотка! – сказал Верещагин. – С какой стати мне смеяться? Вы загубили изделие, разве это смешно?»

«Разве я могла подумать, что каких-то две минуты, – сказала Альвина. – Даже одна! Не больше, товарищ Верещагин, печь была выключена всего одну минуту, и вдруг такие последствия, даже не розового цвета, какая-то красноватая бурда, как свекла, сваренная для свиней.

И почему именно седьмую печь я выключила спиной? Я, товарищ Верещагин, проклинаю свою спину, не думайте, что я не чувствую вины, у меня сейчас все в душе перемешалось – и счастье и горе; столько рубильников, а я именно седьмую, почему?»

«Да, – сказал Верещагин. – Почему?»

«Именно седьмую? – переспросил он вдруг, и его глаза расширились так сильно, что стали огромными, как у Ии. – Это судьба!» – прошептал он.

«Судьба? – переспросила Альвина. – Чья?»

«Моя! – заорал Верещагин. – Человечества!!.. Где Юрасик?! Куда он делся? Альвина! Сюда! Ах, и Геннадий? Зачем ты пришел не в свою смену? Ия, ты тоже здесь? Все в сборе!.. Возлюбленные, подойдите ближе! Ближе! Ближе! Еще! Акт Творения начинаем сегодня!»