Владимир Краковский - ДЕНЬ ТВОРЕНИЯ

Тина распахивает окно и смотрит вниз. Внизу – лужа. Июльское солнце бросает в нее столько лучей, что отражать всех их обратно для лужи изнурительный, напряженный труд, на пределе. Лужа сверкает неистово, зло; кажется, вот-вот не выдержит, закатит истерику, будет взрыв.

Рядом с нею, на ее краю – мальчик лет двенадцати. Сверкание захлестывает его, он почти невидим. «Мальчик, – говорит Тина. – Если я попрошу тебя позвонить – позвонишь?»

Вера уехала в пионерский лагерь, Тина заперта и одинока. Больше попросить некого.

Мальчик смотрит вверх: солнце стоит над головой, Тину он не видит. Они невидимы друг для друга и разговаривают как в темноте. «Куда тебе? В «Скорую помощь?» – «В одно место. Я тебе выброшу бумажку с номером». – «И двушку выбрось. У меня нет».

Тина бросает – двушку, завернутую в листочек с номером телефона. «Подожди, – говорит она. – Я еще две выброшу, на всякий случай». – «Бросай одну», – советует мальчик.

Она думает так: случай – это то, что бывает один раз. Значит, и монета для случая должна быть одна. «Я брошу все-таки две, – говорит Тина. – Мало ли что». Она бросает две двушки. Одну мальчик ловит из темноты солнечного сверкания на лету и потом целый день испытывает от этой нечаянной ловкости горделивое чувство, другая падает в мокрую и мягкую землю возле лужи, не катится, не подпрыгивает, а издает короткий сочный звук умелой пощечины и тут же принимается неистово сверкать – как лужа и как солнце. Теперь их трое.

Мальчик выковыривает монету из грязи, обтирает о штаны и идет к телефонной будке. «Скажи, что я не смогу прийти!» – кричит вслед Тина. «Кому сказать? – мальчик останавливается. – Как его фамилия? Вдруг не тому скажу». – «Тому, тому», – говорит Тина, и мальчик продолжает свой путь.

При этом он насвистывает песенку, услышанную час назад из транзисторного приемника, который нес мимо дома какой-то парень. А может, и девушка – мальчик не смотрел, он слушал. Это была третья новая песенка за сегодняшний день. Две предыдущие он услышал из открытых окон чужих квартир. И все три насвистывал. Стоило ему услышать какую-нибудь мелодию, как он тут же принимался ее насвистывать. Такой уж был мальчик. А если только обрывок мелодии, то начало и конец он сочинял сам.

На редкость способный в музыкальном отношении был мальчик.

Он шел к телефонной будке и насвистывал. У него но было никаких других дел, кроме как выполнять чужие поручения и сочинять песни.

Верещагин решает: сначала он вырежет мундштук, он давно собирался. Быстренько вырежет мундштук, а потом сядет за повторные расчеты, от которых его тошнит. Правда, должна прийти Тина, но он не даст ей сидеть больше получаса, выпроводит и сядет за повторные расчеты, без которых, хоть и тошнит, обойтись нельзя. Все, что можно проверить предварительно, нужно проверить предварительно. Семь раз отмерь, один – отрежь. У него один патрон в патроннике, один шанс в жизни, все, что можно проверить предварительно, нужно проверить предварительно.

Но сначала он вырежет мундштук. Он может это себе позволить, потому что давно мечтал. У него с незапамятных времен приготовлена палка кизилового дерева, вчера в мастерской института он просверлил в ней сквозную дыру и обточил поверхность. Теперь остается нанести ножичком разные красивые узоры – своей фантазией, на свой вкус! – и можно засесть за повторные расчеты, от одной мысли о которых тошнит. Если бы Верещагина подпустили к – хоть плохонькому! – компьютеру, он за час все сделал бы. Но к компьютеру не подпускают, что ж, значит, вручную, авторучечкой, с помощью таблицы умножения, таблицы логарифмов, таблицы Вейбула, таблицы Лопиталя. Бухгалтерская работа! Причем второй раз. Верещагина всегда тошнит от всего, что второй раз. Если б он делал второй мундштук, его тоже тошнило бы. Но мундштук он делает впервые в жизни.

Быстренько вырежет разные красивые узорчики и примется за повторные расчеты, от которых тошнит.

Но узорчики вырезаются медленно. Нет, нож не тупой, – как бритва, волос режет на лету, но, во-первых, пришлось потратить полчаса, чтоб так его наточить, а во-вторых, проклятое кизиловое дерево. Впрочем, это, конечно, очень хорошо, что оно такое твердое, зачем Верещагину мягкий мундштук? – но работа продвигается страшно медленно.

Верещагин прикидывает, что возиться ему с этим до позднего вечера, а с расчетами не успеть.

Поэтому он бросает мундштук. Он доделает его в другой раз, сейчас нужно какое-нибудь легкое кратковременное развлечение, лучше всего такое, чтобы не просто отдохнуть, но и возбудить мозг перед важным делом повторных расчетов – хоть Верещагина от них и тошнит, но все же это творческая работа, ни один бухгалтер, конечно, не справится, да что бухгалтер, не всякий кандидат наук, здесь нужно быть хорошим математиком, с острым умом, а чтоб ум был острый – необходимо соответственным образом его подготовить, – точно так же, как час тому назад Верещагин точил нож, теперь он должен заточить свой ум – на оселке какого-нибудь приятного развлечения.

Одним словом, он должен посидеть у приемника и попытаться выловить из эфира какую-нибудь хорошую мелодию. Это всегда приятно возбуждает.

Большущая высококачественная «Эстония-стерео», после того как Верещагин грохнул ею об пол, все еще в ремонте, но в запасе есть маленький, тоже вполне приличный, во многих отношениях даже лучше, транзисторный приемничек рижского завода. Вот за него и надо сесть.

Конечно, жаль, что мундштук, как средство затачивания ума, отпадает из соображений нехватки времени. Верещагин ставит на колени транзисторный приемничек. При этом он вспоминает, что в последние дни что-то не слышно передач на длинных волнах – молчат длинные волны, будто вымерли все станции, какой-то пустяковый дефект, Верещагин нутром чует, что пустяковый; он, к сожалению, не всегда верит нутру, и, между прочим, себе во вред, – нутру надо верить: предчувствиям, ощущениям, беспочвенным догадкам, он говорит себе так обычно постфактум, после того как не поверил, а потом, задним числом, убедился, что поверить надо было бы.

На этот раз он не позволяет сомнениям взять верх: нутро подсказывает, что дефект пустяковый, устранение его займет не больше часа – вот он сейчас и проверит свое нутро.

Он кладет приемничек на колени шкалой вниз, отвинчивает два, три, четыре винта, снимает крышку. Ну-с, с чем мы имеем дело? Красные, синие, желтые провода, транзисторы, резисторы, конденсаторы – с первого взгляда кажется, что во всем этом хозяйстве вовек не разобраться. Но уже через минуту туман рассеивается, каждая деталь обретает свой смысл в общей причинно-следственной системе… Так и есть – пустячок! Не подвело нутро, проводок отпаялся – магнитная антенна сама по себе, длинноволновой контур сам по себе, связь между ними нарушилась. Припаять – и все дело.