Кеннет Балмер - Солнца Скорпиона

И я показал этим невольникам и рабочим Магдага какое именно отношение имел к нам череп вуска.

Я поднял его высоко над головой. Затем, убедившись, что Шимифь тщательно вымыла его в реке и как следует выскребла, я надел его на голову. Надо сказать, на мой череп легла преизрядная тяжесть. Зато глазницы давали хороший обзор, а разделяющая их кость выступала словно носовина шлема.

— Магнаты называют нас вусками! — крикнул я. — Они обзывают нас дураками, паршивыми крамфами, калсаниями — и вусками — глупыми, упрямыми вусками! Отлично! У вуска толстый череп, друзья мои. Просто устрашающей толщины, как всем известно, так как об этом свидетельствуют кучи этих черепов у реки и сломанные жернова костемолок. Так! Мы с гордостью принимаем всю упрямую твердолобость вусков! — Я стукнул плашмя мечом по черепу. — Мы — вусковы черепа, друзья мои! Или — вускошлемы! Твердолобые вуски вломятся в зеленые храмы Магдага и уничтожат магнатов, всех до последнего!

Речь мою приняли на ура. Пока одни ещё обсуждали другие сразу помчались к реке за собственными вусковыми шлемами. После того удара я достаточно долго чувствовал в голове сильный звон. Под эти вусковые шлемы понадобится хорошая подкладка из травы тряпок и мха.

Тем временем мы поставили череп вуска на камень и принялись поочередно молотить по нему разным оружием. Даже я, хоть и предполагал, что природа позаботится о таком упрямом и глупом создании, как вуск, подивился неподатливости этих черепов. Я вспомнил, как мы выпустили на свободу вусков в мраморных карьерах Зеникки — это были сегестянские вуски, покрупнее этих с внутреннего моря. Черепа, которые мы принесли с берега, подходили к голове человека, словно сработанные на заказ. К тому же из черепа выступали два загнутых кверху рога, приобретших теперь, когда их не покрывало ни мясо, ни кожа, довольно надменный вид.

Холли сжала мне руку.

— Ах, Писец, какой ты умный! Это спасет жизнь многим беднягам…

Генал и Пугнарсес посмотрели на нас.

— Нас притесняют, Холли, — сказал я, — нас считают глупыми животными вроде вусков. Поэтому мы будем носить эти старые черепа как почетный знак. Мы — Вускошлемы! Победу приносят низшие.

Поблизости стоял Пророк, и я никак не мог удержаться от высокопарного слога, хотя после и чувствовал себя нелепо. Однако люди откликнулись как положено, и работа закипела.

На большую часть арбалетов установили дуги из рога и дерева, и лишь на некоторые — из стали. Сейчас количество было важнее качества. Арбалеты со стальными дугами я свел в отдельный корпус и позаботился, чтобы они достались самым лучшим стрелкам. Наши шлемы-черепа мы выкрасили в желтый цвет, похитив краску у художников, расписывающих огромные фризы. В качестве знаков различия я раздал цветные лоскуты. Мы тренировались. И постепенно превращались в армию.

И все это время невольники и рабочие продолжали свои труды на строительстве огромных храмов. Сейчас все усилия сосредоточились лишь на завершении одного, уже почти возведенного храма; как я понял, к моменту наступления Великой Смерти должен был быть готов по крайней мере один новый храм. Конечно, на завершение одного храма требовался не один сезон, и храм этот входил в комплекс массивных сооружений, способный проглотить египетские пирамиды одним глотком.

Я обсуждал с вожаками групп вопрос о проникновении к нам шпионов магнатов и получил обнадеживающие заверения. Мы могли спокойно продолжать наше дело в лабиринтах «нахаловки». Дозоры предупредили бы нас о нападении магнатов. Рабы накопили солидный опыт в распознании шпионов. Человек, по голой спине которого никогда не проходились «старым змеем», не может успешно строить из себя невольника. Так во всяком случае говорили эти вожаки. Я такой сильной уверенности не испытывал, но в этом деле приходилось полагаться на тех, кто получал сведения из первых рук.

Я осознавал, что, несмотря на готовность подвергаться муштре, рабов тяготила вынужденная дисциплина. Восстание представлялось им беганьем как безумные по улицам схватив мечи и факелы. Ясно, что по мере приближения времени Великой Смерти мне становилось все труднее держать их в узде. Генала и Пугнарсеса явно тоже что-то тяготило. Последнее время они сблизились, и меня это радовало. Правда, их частые и длительные горячие увлеченные обсуждения прекращались сразу же, как только я подходил к ним. Однако, повторяю, я был рад, что они стали большими друзьями, чем казались былые дни.

Болан, который теперь носил на своей лысой голове массивный выкрашенный в желтый цвет вусков череп, был надежной опорой. Он превращал пикинеров в такое войско, которое, по моему мнению, таки имело шанс устоять против кавалерии магнатов. Всего лишь один шанс, прежде чем этих пикинеров изрубят на куски, но никаких иных шансов у нас не будет.

Хотя я считал нежелательным использовать в символике нашей армии рабов красный и зеленый цвета — наши знаки были голубыми, желтыми, черными и белыми — аспект религиозной войны отходил на второй план. Тогда я этого ещё ясно не разглядел. Да простит меня Зар — я действительно считал себя необыкновенно хитрым, поскольку сумел натравить гроднимов-рабочих на гроднимов-хозяев. А так как большинство рабов веровали в Зара, то я даже лелеял по этому поводу некие дальнейшие смутные и неясные планы, в которых, не мог признаться даже самому себе. Я совершенно проглядел тот факт, что это восстание приобрело характер классовой борьбы. Я же был на стороне Санурказза, Зара и крозаров Зы. В этом, я потерпел неудачу. Мне следовало быть более дальновидным…

Однажды ночью, возвращаясь после тренировок секстетов, которые успешно освоили стальные арбалеты, я остановился на пороге лачуги и заглянул внутрь. Генал сжимал Холли в объятиях, спуская с плеч шуш-чиф и ища губами мягкое тело. Я не знал, с какой стати она одела в такое время шуш-чиф, но он явно воспламенил Генала. Холли охала.

— Нет, нет, Генал! Оставь меня! Пожалуйста…

— Но я люблю тебя, Холли! Ты же знаешь это… Ты всегда это знала. Я все сделаю ради тебя, все что угодно!

— Ты порвешь мне шуш-чиф!

Голос Генала сломался и сорвался в страстное рыдание:

— Это все из-за Пугнарсеса…

— Нет… нет! Как ты можешь так говорить! Я не люблю ни его, ни тебя!

Я устроил снаружи шум, пошаркал ногами и уронил меч — воин делает это только тогда, когда попал в беду, или задумал хитрость, или убит — а затем вошел. Все мы вели себя так, будто ничего не случилось. Уверен, они не знали, что я был свидетелем этой жалкой сценки.

Если бы я обратил побольше внимания…. Но я считал, что этот роман Холли — не мое дело. И Холли и Генал — взрослые люди и должны уметь справляться со своими любовными проблемами, как подобает взрослым. Наверно я слишком уж сосредоточился на всяких пустяках вроде стальных арбалетов, вместо того чтобы присматриваться к мотивам тех, кто окружал меня — к тем от кого будет зависеть успех революции.