Джулия Джонс - Измена (Книга Слов - 2)

- Что с тобой, мой мальчик? - взволновался хозяин.

- Это все гусиные лапы, - выговорил Хват, плечи которого содрогались от рыданий. - Я думал, что столько времени спустя смогу смотреть на них спокойно, но вот увидел их и сразу вспомнил свою покойную матушку.

- У нее что, перепонки были на ногах?

- Нет, - еще пуще залился Хват, - но она всегда готовила мне это блюдо, мое любимое. Потому-то я и не могу смотреть на него без слез.

Хозяин приказал убрать миску и положил руку на плечо Хвату.

- Понимаю тебя, мой мальчик. Я велю приготовить что-нибудь еще и лишних денег с тебя не возьму.

- От всей души благодарю вас, добрый господин. Быть может, вы велите подать свинину или барашка?

Гусиные лапы! Хороши заведения, рекомендующие их в качестве фирменного блюда! Хват глотнул эля и в ожидании замены снова навострил уши.

- В ямах нынче затишье, - говорил Фенготт. - Даже поставить не на кого. Целый месяц не видел ни одной приличной драки.

- Ваша правда. Уже полгода, как у герцогского бойца не было достойных противников. Те, которые есть, дерутся как кумушки, боящиеся измять свои платья.

- А вот я видел одного, который обещает многое, - сказал толстяк.

- Когда?

- Вчера вечером. Здоровенный парень с золотыми волосами, по всему видно - нездешний. Дрался как сумасшедший - оторвал противнику руку у меня на глазах.

- Как его звать?

- Никто не знает. Поговаривают, будто он рыцарь. Рука у него завязана как раз в том месте, где у рыцарей выжжены кольца.

- Не может он быть рыцарем. Им не разрешается драться за деньги, сказал третий, и двое других согласились с ним.

- В каком месте он дрался? - спросил Фенготт. - Я бы тоже не прочь взглянуть на него.

- Я его видел в Часовенном переулке, но мне сдается, он сам себе господин и может драться, где ему угодно.

- Что ж, надо будет его отыскать. Люблю поставить на хорошего бойца.

- А видели вы строящуюся дорогу?

Хват перестал вслушиваться и притих, даже не глядя на поставленного перед ним барашка со специями. Он был уверен, что этот боец - Таул. И вместо радости его охватило отчаяние. Что сталось с его другом? Тот Таул, которого он знал, никогда не стал бы драться в яме, как последний наемник. Настало, как видно, время взглянуть правде в лицо. Это Таул убил Бевлина. Хват схоронил эту истину в самой глубине души и надеялся со временем забыть о ней. Но истины, особенно неприглядные, так и норовят вылезти наружу, точно черви.

И все-таки Таул - его друг, а дружба священна. Каким-то тайным местом своего все еще юного сердца Хват не мог поверить, что Таул действовал сознательно.

Хват оставил на столе золотой - более чем достаточная плата за гусиные лапы и барашка в придачу - и вышел. Спросив у прохожего дорогу в Часовенный переулок, он направился прямиком туда.

Джек сидел в одиночестве на соломенном тюфяке, служившем ему постелью. Его поселили в отдельной комнате, где в обычное время, судя по обстановке, была женская спальня. Он не знал, что нужно от него хозяевам дома. Похоже, он просто угодил в какую-то халькусскую междоусобицу. Да и какая разница? Ведь Мелли больше нет.

"Она умерла", - сказала та девушка холодно и без всякого сострадания точно так же, как сказали ему эти самые слова когда-то.

Его мать умерла, когда ему исполнилось девять зим. Опухоль, зародившаяся у нее в груди, перекинулась потом на легкие. Целый год перед смертью она кашляла кровью и прятала от Джека свои окровавленные платки, засовывая их в корзинку для рукоделия, пока он спал. Только он не спал. Не мог он уснуть, не увидев эти тряпки и не убедившись, что крови на них не больше, чем всегда. Но зачастую крови было куда больше обычного - тогда он потихоньку стирал эти лоскуты, тер их о камень при свете свечи. А утром поднимался спозаранку и снимал сохнущие тряпки с решетки очага. Потерев их в руках, чтобы сделались мягче, он клал их обратно в корзинку. Пробуждаясь, мать находила чистые платки - и оба делали вид, будто никакой крови и не было.

Под конец ей стало так худо, что тряпок уже не хватало, и Джек рвал для нее свои рубашки. Перед самой ее кончиной его перестали пускать к ней, прогоняя шепотом от двери. Джек утешался только тем, что снизу из-под двери пробивается свет, - если он виден, значит, свечи горят, а если они горят, значит, мать еще жива.

Последним, кто видел мать живой, был Кроп. Джек как сейчас видел этого великана на пороге, с полными слез глазами и рукой, сжимающей что-то за пазухой. Как Джек ненавидел Кропа за то, что того допустили к матери, а его, сына, так никто и не позвал!

Три дня Джека держали за дверью - а потом свет внизу погас. Пришла жена ключника и сказала: "Она умерла. Слезами горю не поможешь. Ступай-ка скрести горшки - нечего даром хлеб есть".

И он весь тот день скреб горшки, а на следующий драил полы. Некоторым образом это помогало - усталому и измученному, с пальцами, в кровь изодранными жесткими щетками, ему не хватало времени, чтобы думать о матери. Полгода спустя он уже не мог вспомнить, как она выглядела до болезни. Он отскреб дочиста память о ней заодно с горшками и сковородками.

Джек стукнул кулаком по краю своей койки, и дерево треснуло. Мелли больше нет - но ее-то он не забудет так предательски скоро. В ее смерти повинен он. Не надо было уходить от нее и возиться с мертвецом - а прежде всего не следовало убивать человека.

В комнату вошла девушка - ее звали Тарисса.

- Что тут такое?

Джек ответил ей холодным взглядом. Она заметила расколотую кровать.

- Это ты сделал? - спросила она голосом, бесцветным вдвойне бесстрастным и лишенным каких-либо особенностей. Ни материнской певучести, ни халькусского выговора Роваса. - Ты знаешь, мне очень жаль твою девушку.

- Да ну? - обозлился Джек. - Может, жалость - это одна из твоих уловок? - Он все еще чувствовал у себя на руке последнее прикосновение Мелли. Память об их расставании была слишком свежей и жгучей. Джек вогнал костяшки пальцев в расщепленное дерево.

- Уловок?

Джек снова грохнул кулаком по кровати, и девушка в испуге отступила.

- Так я и поверю, что вы с Ровасом оказались у замерзшего пруда ради приятной прогулки. - Он разбил руку в кровь. Почему они спасли его, а не Мелли? Его жизнь никому не нужна. Никто не стал бы плакать о нем - а Мелли могла бы стать королевой. Она была прекрасна и горда, а в тот день, когда он разделался с наемниками, обрушив на них свой подкрепленный чарами гнев, она спасла ему жизнь. Она вела его, ослабевшего разумом и телом, много лиг по лесу, пока не нашла приюта.

- Сделанного не воротишь, - пожала плечами Тарисса. - Мы в смерти той девушки неповинны. Вини в этом себя и халькусского капитана.

- Как этого капитана зовут?

Вошел Ровас, накрыв Тариссу своей тенью.

- Пока тебе незачем это знать, - сказал он.