Павел Амнуэль - Дорога на Элинор

— Конечно, — сказала женщина, и взгляд ее стал подозрительным, как у постового милиционера, увидевшего нарушителя, перешедшего улицу в неположенном месте.

— И имя мое знаете?

— Откуда мне его знать, — враждебно произнесла женщина, отступая от Терехова на шаг. Воспользовавшись ее замешательством, Терехов вступил в полумрак небольшого холла, где почему-то стоял старый выцветший и наверняка продавленный диван, а у ступенек лестницы, поднимавшейся на верхние этажи, лежала аккуратная мокрая тряпка, о которую, по-видимому, все приходившие в этот дом должны были вытирать ноги.

— Вы не представились, — говорила между тем женщина, и взгляд ее Терехов не мог теперь различить, он хотел видеть ее глаза, чтобы судить о правдивости; конечно, взглядом можно солгать тоже, но голосом сделать это куда проще, Терехов знал по себе, он всегда предпочитал выяснять отношения с Аленой, когда, погасив свет, они собирались ложиться в постель или уже лежали на супружеском ложе, и взгляд невозможно было различить, если не прижаться друг к другу — лицо к лицу, взгляд во взгляд. — Меня Лидией Марковной зовут. Шестьдесят пять лет уже.

Невысказанный вопрос «А вас?» повис в тягучем воздухе, будто надутый шарик, но Терехов предпочел не отвечать, а уцепиться за неточность.

— Не могу поверить, — сказал он, улыбаясь, в надежде, что его улыбка будет Лидией Марковной услышана и, главное, правильно понята. — Вы прекрасно выглядите! Ведь если вас уже шестьдесят пять лет называют по имени-отчеству, то сколько…

— Ох! — воскликнула женщина, поняв, какую глупость сморозила. Она рассмеялась, и Терехов понял, что лед сломан и теперь все пойдет так, как он хотел, хотя если бы ему задали сейчас вопрос, чего же он хотел от Лидии Марковны, ответить Терехов затруднился бы.

— Как вы это заметили? — смеялась она. — Мне даже в голову не пришло, вот что значит писатель…

— Так вы знаете, что я писатель, — ухватился Терехов за оговорку.

— Конечно, мне Жанночка сказала, что вы пишете книги, правда, я ни одной не читала, не люблю детективов, там обязательно кто-то кого-то убивает.

— Но ведь это в книгах… — попытался Терехов вставить слово.

— Да какая разница? — Лидия Марковна всплеснула руками, заслонив на мгновение свет, проникавший из единственного узкого окна в пролете между первым и вторым этажом, и только тогда Терехов понял, что парадная дверь захлопнулась, путь на улицу отрезан, и теперь ему только одна дорога: в дом, в квартиру — к Лидии Марковне или, если повезет, туда, где жил Ресовцев. — В книгах сейчас все, как в жизни, вы меня понимаете?

— Конечно, — сказал Терехов, хотя смысл сказанной ею фразы не дошел до его сознания. — Но если вы знаете, какие я пишу книги, то почему вам не известно мое имя?

— Да вот как-то, — Лидия Марковна почему-то смутилась, и выразилось это смущение в том, что она сделала еще два шага назад и стояла теперь на мокрой тряпке, о которую, видимо, нужно было вытирать ноги. — Жанночка сказала, что вы писатель, а имя не назвала, и я не спросила…

Терехов, в свою очередь, шагнул вперед, тусклый свет из окна упал на его лицо, а женщина оказалась в тени и выглядела большим тяжелым мешком, который трудно будет сдвинуть с места и, тем более, поднять на второй этаж или даже на третий.

Зачем мне ее поднимать? — удивился Терехов пришедшей в голову мысли. А если она не захочет возвращаться? — подумал он. Не разговаривать же здесь, в темноте и затхлости, будто нас обоих положили в гроб, накрыли крышкой для большей интимности и оставили выяснять отношения.

— Знаете, Лидия Марковна, — сказал он, — я действительно пишу книги, но ничего страшного вы в них не найдете, Жанна Романовна немного преувеличила… Зовут меня Владимиром Эрнстовичем, а лет двадцать назад звали Володей, да меня и сейчас многие так зовут, нынче принято по имени…

— Это вы правы, конечно, — немедленно поддалась на уловку Лидия Марковна. — Меня даже собственный зять по имени норовил, пока я ему прямо не сказала: молодой, мол, чтобы так к теще обращаться.

— Конечно, — согласился Терехов. — Знаете, Лидия Марковна, я вообще-то хотел бы видеть Жанну Романовну, но, вы говорите, ее нет…

— Не приходила сегодня, — сказала соседка. — Наверно, на кладбище. Там нужно насчет заборчика, а то совсем открытое место… Господи, несчастье какое, — Лидия Марковна вспомнила вдруг, что соседа посетила та самая смерть, о которой она не любила читать в книгах, где, по ее мнению, все было как в жизни. — Бедная Жанночка, она так…

Прервав на полуслове начатую фразу, Лидия Марковна начала подниматься по лестнице, то ли забыв, что ей нужно было куда-то по делам, то ли решив отложить дела на потом, раз случай послал ей собеседника, тем более писателя. Терехов шел следом, стараясь не споткнуться — между этажами тьма оказалась хоть глаз выколи, Терехов нащупал поворот ступенек, а Лидия Марковна пыхтела где-то далеко наверху, ей эта темнота была привычна, и Терехов подумал: как же она меня видела, когда я от Ресовцева выходил, если на лестнице ни зги не видно? А если все-таки есть электрическое освещение (должно быть, невозможно, чтобы не было!), то почему не горят лампочки, почему нужно подниматься с риском покатиться вниз и стать тем самым трупом, которых так боялась Лидия Марковна?

Поднявшись на какой-то этаж — возможно, это был уже третий, но, скорее всего, второй, Терехов не считал поворотов, внимание было полностью сосредоточено на том, чтобы не споткнуться на очередной ступеньке, — он натолкнулся на стоявший посреди площадки мешок и лишь в следующую секунду догадался, что уперся носом в спину Лидии Марковны, чем-то звеневшей и что-то тихо бормотавшей под нос, ее голос смешивался со звоном, создавая острый салат звуков, будто вареная картошка перемешалась с болгарским перцем, почему-то именно такая ассоциация возникла у Терехова в голове, он хотел извиниться — наткнувшись на женщину, едва не свалил ее с ног, — но возня Лидии Марковны с ключом завершилась, наконец, успехом, она вошла в прихожую, и сразу стало светло — ярко, ослепительно, обжигающе: запылала двухсотсвечовая лампа над дверью и неоновая в прихожей, и еще бра у вешалки, располагавшейся напротив двери. Терехов на мгновение зажмурил глаза.

— Заходите! — позвала из глубины квартиры Лидия Марковна, и он вошел, ему казалось, что темнота и свет равно болезненны для его зрения, но нервы успокоились, когда он оказался в прихожей, вытер ноги о половик, причесался перед зеркалом и услышал голос, звавший его:

— Владимир Эрнстович, не стесняйтесь, чувствуйте себя как дома, друзья Эдика — мои друзья, можете в кресло или на диван, как хотите…

Терехов вошел в гостиную, где старой мебели было столько, что комната больше походила на склад в магазине, торговавшем подержанными вещами. Между креслом, куда Терехов был приглашен садиться, и диваном, где уже сидела и глядела на него враждебным взглядом большая серая кошка, было ровно столько места, чтобы поставить ногу. Терехов выбрал кресло, полагая, что там нет никакой живности, которую пришлось бы потревожить, и, конечно, ошибся: опустившись на огромную плоскую подушку, он услышал страшный взвизг и вскочил с колотившимся сердцем и мыслью о том, что раздавил котенка.