Павел Амнуэль - Дорога на Элинор

— Нет, но я теперь знаю…

Он замолчал и задумался над тем, какое знание вынес из мира, где побывал и где был собой, таким, каков он на самом деле.

— Холодно, — сказал он, и Жанна принялась застегивать рубашку на его груди, но холодно ему было вовсе не поэтому, холод пространства и звездный жар еще не перемешались в его сознании и существовали отдельно, холод был внизу, в ногах, а жар вверху, в голове.

— Жарко, — сказал он.

Он попытался подняться, но Жанна сказала «лежи, пожалуйста, лежи, не двигайся», и Терехов послушно опустился на подушку. Все прошло, он чувствовал себя нормально, и воспоминания о собственной смерти быстро стерлись, как стирается из памяти дурной сон, стоит лишь проснуться и увидеть потолок над головой, и солнечный луч, прорезавший воздух от окна к дивану.

Терехов понял, что сейчас — через минуту, а то и раньше, — он забудет все, что видел, узнал и понял, он уже забыл имя, которое только что произнес. Кого он звал сейчас?

— Жанна, — позвал он, — Жанночка, что со мной было?

— Лежи, — повторила Жанна, — сейчас приедет «скорая», Лида ждет на улице, чтобы не искали.

— Не нужно «скорую», я прекрасно себя чувствую, — сказал Терехов и сел. — Честно, — сказал он, — со мной все нормально. Я должен записать, иначе забуду.

Он забыл. Что-то случилось с ним, что-то очень необычное, он побывал… где? Терехов не помнил. Потерял сознание — да. Очнулся на диване, увидел над собой лицо Жанны. Что происходило между этими моментами?

— Долго я… — спросил он, — долго меня не было?

— У тебя ничего не болит? — спрашивала Жанна. — Сердце? В груди? Голова?

— Ничего, — нетерпеливо сказал он.

В прихожую кто-то вломился без звонка, вошла Лидия Марковна, за ней двое в белых халатах, у одного в руке был чемоданчик, а второй — врач — подошел к Терехову и, властно уложив его на спину, внимательно вгляделся в лицо, ткнул холодное дуло стетоскопа под сосок. Терехов не знал, что сказала врачу Лидия Марковна, но ожидал он, похоже, увидеть труп.

— Ритм нормальный, — недовольно сообщил врач, — и наполнение вполне приличное. Сделаем кардиограмму, на всякий случай, лично я не думаю, что это так уж необходимо.

Минуты через три, сворачивая провода, он похлопал Терехова по груди и сказал:

— Жить будете. Может быть, даже долго. И вообще, скажите мне, пожалуйста, почему народ в последнее время пошел такой пуганый? Чуть что — скорую. Перед вами вызов был — мужик с табурета сверзился и решил, что сломал ногу. На самом деле даже растяжения не оказалось — просто испугался.

— Человек был совсем без сознания! — воскликнула Лидия Марковна. — О чем вы говорите? Сердце не билось, и не дышал он!

— Да? — нарочито удивился врач и сделал санитару знак — сматывайся, мол, а я сейчас, только бумагу заполню. Он присел за стол, быстро вписал в бланк какие-то термины, потребовал паспорт, у Терехова паспорта не оказалось, и Жанна достала свой.

— А ваш-то мне зачем? — удивился врач и вписал тереховские данные с его слов. Оставил бумагу на столе и исчез, бормоча под нос ругательства, а может, напевая песенку, без которой дежурство казалось ему пресным, как вода в стоячем болоте.

Терехов встал и со стеснением (кого он, собственно, стеснялся? Лидии Марковны? Она на него не смотрела, внимательно изучала оставленный врачом эпикриз) заправил в брюки рубашку.

— Дженни, — сказал он, опустившись перед ней на колени, — пожалуйста, не нужно плакать. Ничего не случилось. Пожалуйста…

— Да-да, — сказала она. — Просто… Такое уже было дважды. С Эдиком.

— Вот как? — сказал Терехов. — Давно?

— Нет… Зимой… И недели три назад. А сколько раз в мое отсутствие — не знаю. Сидел, как ты сейчас, перед компьютером, и вдруг…

Терехов вспомнил: да, он смотрел на экран, вызвал какую-то программу, а дальше… Провал.

— Пойду, — сказала Лидия Марковна. — Жанночка, ты гостя не отпускай. Тут написано, что он здоров, но так не бывает, чтобы только что был мертвый, а через минуту выздоровел. Владимиру Эрнстовичу полежать надо.

— А теперь рассказывай, — сказала Жанна, когда за Лидией Марковной закрылась дверь. — Что ты чувствовал?

— Не помню, — с досадой проговорил Терехов. — Когда пришел в себя, помнил. И забыл. Как сон. Я всегда помню сны, когда просыпаюсь. И всегда забываю через минуту.

— Даже ощущения?

— Ощущения… Ты сказала, что с твоим мужем это случалось дважды. Может, он что-то запомнил? Это его программа, он должен был знать…

— Да, — сказала Жанна. — Эдик помнил все. Так он говорил. Но не рассказывал, что именно он помнил.

— У меня двойственное ощущение, — медленно произнес Терехов. — Одно — будто это действительно был сон, яркий, но обычный, когда знаешь, что происходящее нереально, и понимаешь, что проснешься и все исчезнет… И другое — будто произошло самое важное в жизни. Мир изменился, понимаешь? Ты читала «Розу мира» Андреева?

— Да, — сказала Жанна. — Никакого впечатления. И Эдик тоже от «Розы мира» не тащился.

— Дженни, я не о том, что в книге написано, а о том, какое впечатление увиденное произвело на автора! Перерождение, понимаешь?

Жанна обошла стол, встала у Терехова за спиной, положила ладони ему на затылок, начала медленно массировать большими пальцами затылочные доли, и Терехов успокоился, его перестала бить дрожь, глаза сами собой закрылись, он застыл, отдавшись ощущению покоя.

— Мир, — пробормотал Терехов. — Не другой мир. Просто мир. Настоящий…

Настоящий, — подумала Жанна, и он услышал ее мысль, она передалась ему через пальцы, лежавшие на затылке, и еще ему передалось, что Ресовцев, конечно, знал что делал, и не собирался он умирать, не уходил из жизни, а возвращался в нее, не покидал мир, а оставался в мире. Нужно это понять — не обыденной логикой, а истинной, той, что позволяет вернуться в прошлое, оставаясь в настоящем, и узнать будущее, перебросив его в далекое забытое прошлое…

— Я ищу его в себе, — сказал Терехов, — и не нахожу.

— Не старайся, — сказала Жанна. — Все в подсознании. Придет само.

— Или не придет… — пробормотал Терехов. — И как тогда жить?

— А как я жила с Эдиком последние годы? Он понимал, я — нет.

— Хочу попробовать еще раз. Увидеть. Почувствовать. Это программа так влияет — на зрение, слух, да?

— Володя, при чем здесь программа? Просто спусковой крючок. Эдику она стала не нужна, когда он открыл общий закон сохранения и понял, как им пользоваться.

— Господи! — сказал Терехов. — Мне кажется, я вспомнил. Сейчас…

— Не нужно вслух, — попросила Жанна. — Я вижу, что ты думаешь. Просто вспоминай, хорошо?

— Да. Да…

В тот вечер он выпивал с Пашкой Брилевым в ресторанчике со странным названием «Толстяк». Уютное заведеньице, открытое совсем недавно и, видимо, претендовавшее на особую клиентуру — людей, желавших сбросить лишний вес и потому соблюдавших крутые диеты, которыми повара в «Толстяке» могли их обеспечить. Терехов толстым себя не считал, хотя за последние недели поправился килограммов на пять, а Пашка и вовсе был худ, как жердь. В отличие от Терехова, он любил хорошо поесть, а в «Толстяке», как он слышал, готовили удивительно вкусные овощные тефтели — для похудания, конечно, но ведь с одного раза не похудеешь.