Павел Амнуэль - Дорога на Элинор

— Нет-нет, — Терехов замотал головой, Жанна не о том говорила, и он говорил не о том, слова были приблизительны, скрывали смысл, а не выявляли его. Почему-то это было больно — не в голове, а в пальцах, тех, что сжимали ладонь Жанны, будто судорога возникла в теле, и Терехов попытался расслабиться. Он продолжал говорить, но голос — так ему казалось, — стал другим, в воздухе, переносившем звуки, тоже возникла судорога, растягивавшая слова, превращавшая их в мычание, стон. — Н-нет… Ты тоже не о том. Разве трудно ответить на вопрос: есть ли бессмертная душа? Всего-то два слова: да или нет.

— Это не ответ, — сказала Жанна, — и это не истина. Эдик погиб по твоей вине — это истина или нет?

— Истина, — сказал Терехов. — И ложь.

— Но ты уже понимаешь, что произошло на самом деле.

— Понимаю, — сказал Терехов. — Но не могу…

— Описать.

— Нет, не описать даже… Понять не могу.

— Ты сам только что сказал: «понимаю».

— Как тебе объяснить, Дженни… Я чувствую, что понимаю все это. Но когда пытаюсь понять, что именно понимаю… Ничего. А описать это словами — невозможно.

— Теперь ты представляешь состояние того индуса, чью книгу читал Эдик? Человек понял истину внутри себя, знал, что он истину понимает, но не мог ни себе самому сформулировать, ни описать словами для своих читателей…

— Дженни, — сказал Терехов, — мы с тобой должны понять и описать — хотя бы друг другу. Как иначе мы будем жить? Из-за меня умер Эдуард Викторович или нет? Он написал книгу или не писал ее вовсе? Он умел становиться мальчишкой и возвращаться в прошлое? И в собственное будущее он тоже мог уходить и возвращаться? А я каким-то образом раздвоился и был одновременно здесь, в гостях у твоего мужа, и в своей постели? Это ведь не такие истины, чтобы не уметь выразить их словами! Это вообще не истины, потому что истина возникает, как прояснение великой тайны в мире. А то, что я хочу узнать — детективные загадки, и решение их может быть только простым.

— Как по-твоему, — сказала Жанна. — В каком мире мы живем? В мире великих тайн или в мире простых загадок?

— Господи! Есть и то, и другое, и все перемешано, и порой не отличишь, принимая за тайну то, что даже загадкой не является…

— Любовь — тайна?

— Ты хочешь, чтобы я сказал — да?

— Я хочу, чтобы ты сказал.

— Не знаю, Дженни. Если подумать… Я не любил никогда. То, что было… Влюбленность, желание женщины, страсть, может быть. Женитьба, а потом понимаешь, что нет у тебя с этой женщиной ничего общего, кроме постели и ребенка. И другая женщина — уже потом, когда развелся. Любовь? Нет, иначе я бы ради нее… Не знаю. Мы и расстались как-то странно — и, между прочим, твой муж в этом сыграл определенную роль.

— Вот как? Они были знакомы?

— Нет, конечно. Просто в тот день, когда он… когда вышла книга и это случилось, я понял, что между мной и той женщиной…

— У нее есть имя? — прервала Терехова Жанна.

— Конечно. Ее зовут Рита. Маргарита. Она хорошая, но это не любовь, это было просто…

— Как у нас с тобой.

— Что?

Терехов посмотрел Жанне в глаза и увидел в них слезы. Жанна плакала, и слезы стекали по щекам, Терехов никогда прежде не видел, чтобы женщина плакала так тихо, буднично и откровенно.

Он не хотел говорить того, что сказал, но сказал, не думая:

— Я люблю тебя. Я не могу без тебя.

Жанна улыбнулась сквозь слезы, губы ее дрожали, говорить она не могла и сделала единственное, чем могла ответить — прижала голову Терехова к груди, и оба застыли, он слышал, как билось ее сердце, и свое слышал тоже, это был ритм мироздания, двойной перестук, постепенно сливавшийся в один.

Когда сердечные ритмы синхронизовались, Терехов пришел, наконец, в себя и медленно высвободился.

— Я не обидел тебя? — проговорил он.

— Все в порядке, — сказала Жанна.

Терехов почувствовал, как в воздухе будто возник невидимый поршень, несильно, но чувствительно подталкивавший его к двери: комната выдавливала его, лишнего, покусившегося, не своего.

Терехов сопротивлялся, как сопротивляются сильному ветру, он не хотел уходить, но чувствовал, что оставаться здесь ему тоже не нужно, нельзя, кощунственно, хотя что говорить об этом сейчас, когда все уже произошло, и плохое, и хорошее, и если он раньше не сопротивлялся несшему его потоку событий, то почему нужно сопротивляться теперь, когда тайна, о которой говорила Жанна, начала понемногу приоткрываться?

Начала ли?

Напор ветра усиливался, Терехову пришлось ухватиться рукой за спинку стула, но стул начал падать, Терехов вцепился в ручку кухонной двери и удивился тому, что на остальные предметы в комнате ураган не действовал — занавески на окне не шевелились, стул не упал, скатерть неподвижно свисала со стола.

Нет никакого ветра, подумал Терехов. Что за чушь, откуда ветер в закрытой комнате? Это внутреннее ощущение, сила, которая гнала его прочь, совесть, наверное, хотя он никогда не слышал, чтобы совесть мучила таким странным образом.

И Терехов ушел. Когда он проходил мимо двери Лидии Марковны, ему показалось, что кто-то смотрел в глазок. Терехов вышел на улицу и быстро зашагал к перекрестку. Теперь он мог найти дом Ресовцева с закрытыми глазами.

На углу был книжный магазин — не из больших, Терехов увидел свою книгу на стеллаже, взял в руки, подержал, глядя, как солнце на обложке опускается к горизонту — похоже, что оно опустилось ниже, чем на обложке той книги, что стояла дома у него на полке. Почему бы и нет — неправильно приклеили форму на картон, вот и все. Или…

Он открыл книгу, поискал момент, когда Ноэль и Левия отправились в столицу, чтобы найти то, что принадлежало только им двоим. В обычном мире это называлось любовью, а в мире Элинора это был сосуд, который двое должны найти и открыть, чтобы стать счастливыми.

Двести одиннадцатая страница — он точно помнил.

На двести одиннадцатой Карл, брат Левии, вызывал на поединок Трегга и прокалывал ему череп злой, острой и коварной мыслью.

Какой мыслью? Как можно мыслью проколоть человеку череп? Он не писал этого…

А остальное — писал?

Терехов перевернул несколько страниц. Текст был знаком и не знаком. Это была его книга и не его в то же время. Он посмотрел на обложку — солнце, похоже, еще ниже опустилось к отдалившемуся горизонту, — увидел свою фамилию и знакомое название, поставил книгу на место, и, выходя из магазина, подумал о том, что мыслью действительно можно убить. Острой мыслью, способной проколоть череп.

Так со мной и поступил Ресовцев, — подумал Терехов, и мысль не показалась ему странной.

Когда он вернулся домой, телефон в гостиной трезвонил, не переставая. Терехов не стал поднимать трубку. Он хотел, чтобы звонила Жанна, но не хотел с ней разговаривать. Подошел к полке, на которой стояло «Вторжение в Элинор», и открыл книгу на двести одиннадцатой странице. Все правильно — Ноэль и Левия в столице, ищут свой сосуд Счастья…