Юрий Антропов - Самосожжение

— Я торжественно объявляю, что страна, правительство которой выпала мне честь возглавлять, бесповоротно встала на путь мира, и сегодняшним Первым Декретом мы ликвидируем все наши ядерные военные средства…

Алина опомнилась первой.

— Ура-а!.. — закричала она, пугая мужчин, метнулась к телевизору и убавила звук, считая, что теперь пойдет менее интересная часть выступления Президента, чисто техническая, с цифрами, умопомрачительными цифрами разных ядерных вооружений, которые теперь могут быть интересны только историкам. — Друзья мои! Настал тот самый момент, о котором все эти годы мечтал Бернар Бенсон!..

— Это кто еще такой? — сухо спросил Георгий, боясь, что за всеобщей праздничной суматохой о нем забудут раз и навсегда.

— Это бывший изобретатель оружия.

— Американец, что ли?

— Да.

— Понятно… Ну, так и о чем же он, интересно, мечтал?

— Он сконструировал Кнопку Разоружения. Это когда он уже принципиально не занимался изобретением оружия. И он мечтал о том, что наступит момент, когда все руководители стран соберутся вместе и нажмут эту символическую Кнопку Разоружения.

— У вас что, — спросил Георгий настороженно, — и эта самая кнопка небось уже есть?..

— Да, есть! — Алина сияла. Она держала в руках стеклянный сфероид, на котором выделялась красного цвета кнопка. — Бернар Бенсон был у меня в гостях… И он подарил мне это устройство.

— И вы хотите нажать?.. — спросил Георгий.

— Да, прямо сейчас!

— А можно мне? — Георгий сделал к ней мягкий шажок, будто ловил птичку.

— Ну, я, право, не знаю…

Георгий вдруг прыгнул вперед, поражая Гея такой прытью, и ловко нажал кнопку.

В сфероиде вспыхнуло пламя, раздался треск, будто перегорела гигантская лампочка.

— Это я нажал, это я нажал!.. — ликовал Георгий.

Из-под сфероида выползал буроватый, дурно пахнущий дым.

— Вы могли все испортить, — сказала Алина. — Кнопку Разоружения надо нажимать человеку с чистым сердцем и ясным умом… — Она подошла к Гею. — Попробуйте вы.

— А может, мы устроим жеребьевку? — спросил жалобно Георгий. — Давайте по старому доброму обычаю! В шапке! Кому достанется крестик — тому и нажимать…

— Я не уверена, — сказала Алина, — что по старому доброму обычаю не обойдется без шулерства. Ну, что же вы медлите в таком святом деле! — укорила она Гея.

От волнения покашляв в кулак, Гей медленно протянул к сфероиду руку, но, почувствовав под пальцем гладкую холодную кнопку, надавил ее плавно и твердо.

Вслед за вспышкой возникли звуки музыки:

Ave Maria Моцарта!..

А потом раздался звон колокола.

Никогда еще не было Гею так хорошо.

Ему казалось, что теперь он знает, с чего же все началось и чем все закончится.

Он чувствовал себя человеком.

Царем природы.

Существом, которое и в самом деле находится на вершине цивилизации.

В мире не будет больше войн, и миру не угрожала отныне война ядерная, последняя, самая катастрофическая воина человечества.

В мире была благодать, сказал себе Гей тоном пророка, который после этой библейской фразы становился безработным.

Светило ясное солнце.

И небо, следовательно, было голубое или каких-то других нежных акварельных, пастельных ли тонов, еще не взятых в обиход современными борзописцами.

И пели, естественно, птицы.

Для полноты набора штампов.

Что за идиллия без птиц?

Кстати, голоса птиц возникали в унисон музыке, звуки которой шли из глубины дома, где танцы, меняя свой ритм, становились движением жизни.

А может, эта музыка рождалась как отзвуки земной жизни, самыми громкими из которых были не взрывы бомб, а голоса птиц?

— Пусть каждый представит себе свою любимую птицу — соловья, воробья, а может, и ворону.

Впрочем, соловью уже поздно было появляться — начало октября, осень. Хотя это и Братислава. Благословенный город. И дело происходило в одном из лучших мест Словакии, а может, и Европы — близ старинного Града, на вершине горы, под которой были Фиалковая долина и Дунай, а за Дунаем — опереточная дивная Австрия.

В белом смокинге, взятом напрокат в гардеробе прежнего мужа Алины, он стоял теперь на балконе роскошной виллы, которая, как сказала Алина, может стать и его домом, блаженно щурился на солнце, ловил голоса птиц и старался представить себе, что делают австрийцы на той стороне Дуная.

Наверно, тоже блаженствуют.

По случаю Всеобщего Вечного Мира на Земле.

По случаю повсеместного утверждения Братства, Равенства и Свободы.

Гей видел сверху, как пограничники, отложив автоматы, сидели с удочками на берегу Дуная.

Наверное, они уже слышали приказ о Всеобщей Мировой Демобилизации, но, прежде чем сдать оружие, снять форму и разъехаться по домам, они решили провести коллективный уик-энд на берегу реки, которую теперь не нужно было охранять.

Получалось нечто вроде расширенной выездной планерки.

Из Фиалковой долины тянуло запахом фиалок.

Какие же еще запахи могут исходить из Фиалковой долины?

Ах, да! Вот там, чуть в сторонке, где был пологий склон, старый словак сжигал старые ветви виноградника. Стало быть, временами оттуда тянуло терпким запахом дыма.

Гею в какой-то миг показалось, что человек развел огонь у своих ног.

И сам подкладывал хворост в костер.

Как та сумасшедшая старуха, которая верила, что Жанна д'Арк — колдунья.

Гей тотчас вспомнил самосожжение Гея…

Но нет!

Этот акт был бы сегодня уже бессмысленным.

Неуместным, ненужным.

Человечество наконец обрело свою сущность.

Человек теперь будет жить во имя жизни.

И Разум во имя Разума.

И Добро во имя Добра.

Добро и Разум.

Господи, а что еще человеку нужно?

Счастье — это Всеобщая Справедливость.

А справедливость — это Разум и Добро.

Гей смотрел, как на газоне младший сын Алины ловил бабочку. Гея удивило, что бабочка летала как бы в такт музыке. А может, это музыка сопровождала полет бабочки. И мальчик не собирался ловить ее — он просто играл с этим божественным созданием. А может, и бабочка играла с мальчиком.

Как знать, сказал себе Гей, но в этом ли и состоит драгоценность бытия человека — в единстве человека с природой.

Гей представил себе, что на открытой террасе у рояля сидела женщина, может быть Алина, и задумчиво перебирала пальцами клавиши, она лишь мельком глянула на мужа, он вышел на террасу после долгой работы над финалом своей книги и устало щурился на солнце, и Алина смутилась, сделала вид, что ей вовсе не хотелось что-то сыграть, скажем, сонату Грациоли, которую совсем недавно разучивал Юрик. Эта соната нравилась и Гошке, и Гею. Она всем нравилась. В ней таилось то, считал Гей, что не так уж часто выпадало в жизни, — ощущение радости бытия. Чем, собственно, хорошая музыка отличается даже от хорошей литературы. Почему и хотелось Гею быть музыкантом, и он теперь надеялся, что музыкантом станет его сын Юрик, возможно таким же замечательным, как Джакомо Грациоли. Ну почему бы себя не потешить мыслью? Тем более что ее внушила Анна Даниловна Артоболевская, известная в музыкальном мире преподавательница, старейшая, заслуженная и так далее. У нее, говорят, нюх на таланты, и Алина тешит себя в глубине души, что из Юрика получится лауреат, 22-й по счету, потому что 21-й лауреат у Анны Даниловны уже был. И Гей тоже себя тешит. И ничего в этом зазорного нет. Пусть себя потешат! Ведь Юрик выдержал жуткий конкурс. Это было самое значительное везение семьи Гея за многие годы. Гей даже воскликнул: «Есть справедливость!..» А сейчас, глядя на Юрика, он сказал: