Сергей Лукьяненко - Дверь во тьму (сборник)

Я отошел, присел прямо на землю. Котенок что-то разъяснял Шоки, повторил давно обговоренные вещи. Лэн постоял возле них, потом подошел ко мне, присел.

— У вас дождь бывает? — спросил я, глядя в ровные серые тучи.

— Очень редко, — подумав, словно об очень важной вещи, ответил Лэн.

— Победим — будет. — Мне вдруг захотелось пообещать ему что-то иное, кроме неизбежного боя в башне.

— Хорошо, — согласился Лэн. И задумчиво сказал: — Знаешь, наверное, очень обидно бороться-бороться, а в самом конце — умереть.

— Ты чего? — Я насторожился. Лэн хмыкнул:

— Мне до конца не дойти, Данька. Я знаю.

— Брось…

— Внутри все холоднее и холоднее, — словно не слыша меня, говорил Лэн. — И это уже не страшно. Понимаешь?

Я кивнул. Глупо было валять дурака.

— Помни про ключ. — Лэн вдруг хлопнул меня по плечу, и я вздрогнул. Жест был совершенно нормальным… только не для Лэна. — Когда умирает Крыло, то и тот, кто в нем, гибнет.

Надо было сказать, что ключ я ломать не собираюсь — что бы ни случилось. Вот только я боялся, что неправду Лэн почувствует, — и промолчал.

— Помни про ключ, — повторил Лэн.

А потом к нам подошел Котенок, и мы сидели, глядя, как уходят по тропе Крылатые и взрослые.

Теперь мы шли среди скал, без всякой дороги. Шли медленно — и Котенок нас не торопил. Он то сидел у Лэна на руках, то забирался к нему за пазуху и спал там, изредка высовываясь, чтобы дать новое направление. Когда мы остановились на ночлег, а Котенок так и не отошел от моего Младшего ни на шаг, я не выдержал и спросил, в чем дело.

— Маскировка, — охотно объяснил Котенок. — Мой свет Летящим легко почувствовать, но когда я с Лэном — он его гасит.

— А я?

— А ты нормальный, — неожиданно встрял Лэн. Он улегся прямо на камни, явно собираясь уснуть. — То, что в глазах свет, — надо еще увидеть. Надо подойти… посмотреть.

— Ты все теперь используешь, Котенок, — тихо сказал я. — Даже беду. Даже горе. Это стало «маскировкой».

— Мы много лет воевали с Тьмой чистыми руками. — Котенка мои слова не задели. — Не убей, не пошли на смерть, не предай… И Тьма росла. Хватит. Мы воюем честно, но если обстоятельства сложились в нашу пользу — почему бы и нет?

— Тем более что обстоятельства так легко направить в нужную сторону. Лэн, ты не собираешься ставить убежище?

— Забыл, — с ноткой удивления отозвался Лэн. Раскинул руки, и его Крыло вздулось, превращаясь в черную палатку.

Теперь Котенка и моего Младшего не было ни видно, ни слышно. Поставил палатку и я.

В эту ночь мне приснился сон. Странный сон, в нем я разговаривал с другом — которого у меня никогда не было. Взрослым в черном комбинезоне, как у Летящего. В темноте я не видел его лица. Но это казалось неважно. Мне нужен был совет — просто совет. Что делать, если Свет стал страшнее Тьмы, и с кем драться, и как не предать ни себя, ни друга. Я рассказывал о том, что случилось, словно и впрямь передо мной был собеседник, хотя уже понимал, что сплю, и отчаянно балансировал на границе сна и яви. Мне нужен был совет — от приснившегося друга, от моего второго «я», от Света, от Тьмы…

— Ты все пытаешься выбрать между Светом и Тьмой? — спросил тот, кто мне снился.

— Да…

— Не стоит… Не сравнивай правду, которая стоит за людьми. Сравнивай людей.

— Почему?

— Да потому, что не вера делает нас, а мы — веру. Сражайся за тех, кого любишь. И если при этом ты на стороне Света — пусть гордится Свет.

— Понял, — сказал я, просыпаясь. — Понял…

Дул ветер, и убежище подрагивало. Я лежал под унылое пение, пока не услышал, как хлопнуло свернувшееся Крыло. Встал, вытянул руки, и тугая ткань плеснула со всех сторон.

Котенок был на руках у Лэна, шерстка его вздыбилась от возбуждения.

— Пора. — Котенок окинул меня подозрительным взглядом. — Ты готов?

— Готов. Гордись.

Котенок не понял.

— Теперь можно не таиться, — все еще недоуменно поглядывая на меня, сказал он. — Крылатые и Летящие сцепились насмерть. Летим к башне.

— А там? — Я вспомнил, как пробирался в башню выручать Лэна и как падали Крылатые, атакуя башню на перевале Семнадцати. — Будем стену долбить? Или сунемся поверху, у всех на виду?

Котенок хихикнул.

— Вход найдется, Данька. Там много дверей… для своих.

Мы взмыли в холодное небо, и башня сразу выросла, выползла из-за скал — черная игла, воткнувшаяся в тучи. Она была совсем рядом, и десять минут полета слились в один миг. Я успел соскучиться по Крыльям за эти дни…

А вход нашелся сразу. Котенок выскользнул у Лэна из рук и уверенно полетел к одной из амбразур, опоясывающих башню метрах в десяти над землей. Амбразура была забрана мелкой решеткой — даже Котенок бы не пролез, и он повис, выжидательно глядя на нас.

Почему-то ему хотелось, чтобы ЭТО сказал я.

— Попробуй, Лэн, — попросил я Младшего.

Когда от прикосновения его рук решетка уползла в стену, я полез в амбразуру первым. Мне так хотелось увидеть лица врагов… и не чувствовать ничего, кроме тяжести меча в руке.

Но нас никто не подкарауливал.

В башне было темно и тихо. Мы стояли в маленькой комнатке, где одна стена была полукруглая, а из открытого люка в потолке спускалась лесенка. Металлическая, тоненькая и несерьезная, совершенно не подходящая к такому месту. На стене чадил черным пламенем факел, и очки позволяли видеть в его свете — багрово-фиолетовом, неверном, похожем на сумрак фотолаборатории.

— Вверх, — без всякой интонации выдохнул Лэн. — Они там.

— Точно? — зачем-то спросил я.

Наши взгляды встретились.

— Я их чувствую, — спокойно разъяснил Лэн. — Они… они зовут.

Солнечный котенок тревожно посмотрел на Лэна, потом молча подошел к лесенке и взлетел вдоль нее — в люк.

— Лэн. — Я говорил, стараясь не замечать нарастающий в груди холодок. — Тебе не стоит туда ходить. Я справлюсь сам. У меня Настоящий меч.

— Я еще не Летящий. — Лэн улыбнулся странной, незнакомой улыбкой. — Я могу держаться… пока мы рядом.

Я подошел вплотную, взял Лэна за локоть, посмотрел в глаза. Они были прежними. Только в глубине, в черном провале зрачков, дрожали багровые отблески факела.

— Лэн, мы любим тебя. Мы верим…

Зря я это сказал. Не время было и не место. Слова повисли в темноте, пустые и мертвые, прекрасно подошедшие башне Летящих, но не нам с Лэном. Летящие тоже могут любить и верить, просто у них другая любовь и другая вера.

— Пойдем, Данька, — чуть грустно произнес Лэн. — Котенок уже злится, я чувствую.

Он уже мог ощущать злобу и боль…

— Да, Лэн. — Я кивнул.

Железные прутья лестницы оказались холодными, а сама она — очень длинной. Я карабкался первым, за мной — Лэн. Где-то вверху, над головой, крошечным оранжевым солнышком светился Котенок.