Андрей Валентинов - Тирмен

Доверие Петра Леонидовича грело душу.

Перед ними открылся длинный и довольно-таки грязный бункер. Если бы не простор, больше всего бункер напоминал подвал под Данькиным домом. Изгибы черных труб, сгоны, перемычки, грязный, закопченный бетон стен, тусклые лампочки в защитных ящичках. Пуле такие ящички, как говорится, до лампочки. Ржавчина, пятна сырости, где-то капает вода. Только крыс не хватало.

Вместо крыс, в двадцати метрах от тирменов, укрывшись за грудой мешков с песком, лежали двое. Целясь в противоположную сторону бункера из «Калашей».

– Высунься! – попросил первый и грязно выругался. – Ну, высунься, гадюка!

Данька узнал стрелка. Этот человек, в неизменном костюме-тройке (три пуговицы, мелкая полоска, ярко-красный галстук), с депутатским значком на лацкане, не слезал с экранов телевизоров. Боролся за права пенсионеров, громил повышение тарифов на коммунальные услуги, клеймил предателей Родины, вручал грамоты победителям конкурса юных кобзарей… Сейчас депутат накинул поверх костюма прозрачный дождевик: длинный, до пят, с капюшоном.

Боится испачкаться, понял Данька. Ему в мэрию, или на митинг, или в столицу лететь, заседать. Отстреляется, снимет дождевик – и опять как новенький.

Зачем депутат перед работой, с утра, стреляет на «минус втором», он не знал.

В дальнем конце бункера, куда целилась сладкая парочка, было темно. Но вот взлетела ракета, рассыпалась зеленым огнем, осветив скалы. Видимо, там, где эти скалы находились, март выдался гораздо теплее, чем в родном Данькином городе. Чахлая зелень, кривые деревца вцепились в трещины корнями, куча щебня ползет вниз, к тропинке.

На тропинке чадил, почти не давая света, военный автомобиль.

– «Мустанг», – тихо сказал дядя Петя, проследив за взглядом парня. – На «КамАЗе» делают. Двигатель уровня «Евро-2», турбонаддув. Гарантированный пуск двигателя при отрицательных температурах до минус полсотни градусов. Сильная машина.

Около сильной машины копошились два раненых солдата.

Картина не выглядела странной. Идет война, темно, летит ракета. Подбит автомобиль. Ничего особенного. Если, конечно, не задумываться, почему этот фильм показывают в подземном бункере. И почему фильм – не фильм, а провал туда, где все объемно, грязно, страшно и взаправду.

– Есть! – заорал депутат.

Он привстал и начал садить очередь за очередью в скалу, из-за которой только что высунулся бородатый детина в камуфляже. Стрелял депутат скверно: ствол задирало вверх, пули высекали кусочки камня, не задевая детины. Тот спрятался обратно, под прикрытие, но вскоре опять сунулся наружу, высматривая солдат у машины. В руках у детины был такой же автомат Калашникова, как и у депутата: «АК-74». Кучность и точность стрельбы не очень, зато высокая надежность. И меньшие требования к уходу.

Три или четыре осветительные ракеты рассыпались над горами.

– Сучий потрох!

Депутат вскинул автомат, но «Калаш» выстрелил только один раз – пуля ушла в сизое, похмельное небо над скалами – и умолк. Кончился магазин. Бранясь вполголоса, депутат зашарил вокруг себя в поисках запасного. Бородач за скалой повел стволом, выцеливая раненого…

Напарник депутата открыл огонь.

Голова бородача лопнула, полетели брызги. Детина медленно, как в кино, начал валиться на спину.

– Блин! Опять ты мне малину изгадил, – обернулся депутат к напарнику.

Он нашел наконец рожок, загнал его в гнездо, передернул затвор.

– Я тебе еще вчера, на сессии, сказал: даю магазин форы, – с полнейшим равнодушием процедил напарник, не глядя на рассерженного депутата.

– Фигня! Там еще трое чучмеков. Спорим, двоих завалю!

– Четверо, – бесцветно уточнил напарник. – Дерзай. Только помни: фора кончилась.

– Обойдусь!

Второй стрелок, изгадивший малину словоохотливому депутату, умостился между мешками так, что казалось, сросся с укрытием. Одежда на нем была под стать внешности: длинная куртка мышиного цвета, мятые брюки с тоненькими «манжетами». Одевать дождевик он поленился, валяясь, в чем есть. Видимо, меньше ценил сохранность наряда. Лица стрелка Данька не видел, но уверился: и лицо у него такое…

Никакое.

Увидишь – не обратишь внимания. Встретишь снова – не узнаешь.

Внизу, на тропинке, раненые, помогая друг другу, отползали под прикрытие горящей машины. На щебне оставался черный след. Откуда-то спереди и сбоку ударила очередь. Пули взбили венчики пыли на тропинке, метрах в трех от раненых. В ответ дернулся ствол невзрачного клиента.

Короткая очередь. Еще одна.

Стрельба по дороге прекратилась.

– Снял? – с завистью поинтересовался депутат.

– Угу.

– Тебе, блин, Клинта Иствуда мочить. А я его даже не увидел.

Признаться, Данька тоже не углядел, куда стрелял напарник депутата. Но ни на миг не усомнился в кратком «угу». Снял – значит, снял.

Взлетела очередная ракета – белая, очень яркая. В слепящем свете открылись ущелье, уходящее вдаль, осыпи, ноздреватая скала, похожая на голову урода с горбатым носом и грубо стесанными скулами. За «Мустангом» на тропе лежало несколько тел. Они не шевелились, в отличие от раненых, укрывшихся с той стороны машины.

От скалы-головы отделилась темная фигура – свет бил человеку в спину. Споро, по-тараканьи, кинулась наискось по склону, отбрасывая на камни излом черной тени.

– Мой! Попался! – Депутат вскочил, лихо и бестолково саданул очередью от бедра.

Разумеется, промазал.

– Насмотрелся? – На плечо легла рука дяди Пети. – Хватит для начала. Пошли наверх.

За их спинами депутат азартно расстреливал второй магазин.

Дверь уже закрывалась, когда до Даньки долетел восторженный крик:

– Есть! Я его завалил! Завалил!..

– А вы правду сказали маме? – спросил Данька, подставляя стакан под носик заварничка.

– Ты о чем?

– О зрении. Вы сказали, у вас так же было… Это правда?

– Нет, неправда. Соврал я. – Тирщик пригладил седой «ежик» и добавил: – Говорю ж, любит она тебя. Я-то на войну ушел…

Похоже, бегство желто-золотого кролика послужило своеобразным сигналом неведомым силам «плюс первого». Или вестником их доброй воли – это кому как больше нравится.

Даньке нравилось по-всякому. Потому что буран улегся в считаные секунды.

Из-за хмурых снеговых туч выглянуло солнце – не робкий высверк-одиночка, а косматый великан. Мощные руки-лучи раздвинули ставни окон, еще недавно заколоченных наглухо, распахнули во всю небесную ширь. На глазах у тирмена сугробы начали стремительно оплывать, терять очертания, идти черными пятнами, подобно шкуре далматинца. Мясистые листья на деревьях засверкали бриллиантами самой чистой воды. Снег сделался пористым, ноздреватым, в сплошном покрове возникли первые проталины.