Пирс Энтони - Макроскоп

Странная антенна продолжала следить за ними, пока корабль приближался. Это была проволочная спираль, выгнутая в форме чаши, около двух футов в диаметре. В центре ее торчал штырь, на который были нанизаны шарики. Других признаков жизни не было. У Иво на ладонях выступил холодный пот, он незаметно вытер его. Неужели только он испытывает этот немодный нынче страх?

Основная часть путешествия была уже проделана, огромное расстояние было пройдено почти незаметно благодаря деструкции и 10G. Оставались сущие пустяки – торможение и стыковка. Афра вывела корабль на синхронную относительно спутника орбиту вокруг разрушителя, на дистанции пяти световых минут, и выключила двигатели. Никто не имел понятия, как тело размером не более двух миль создавало гравитационное поле, эквивалентное полю небольшой звезды. Галактические технологии использовали гравитацию как обычный инструмент – вот и все объяснения.

– Кто-то должен остаться на корабле, – сказал Гротон. – Мы не знаем, что нас там ждет.

– Иво должен остаться, – ответила Афра. – Если что-то случится, он единственный, кто сможет увести корабль и Нептун.

Она сказала это так, будто он был мебелью, вещью, даже не спросив его мнения.

– Оставьте мне компаньона, я очень боюсь темноты.

– Я останусь, – сказала Беатрикс. – Иди, Гарольд.

Иво не смог придумать достойного возражения.

Гротон и Афра надели скафандры и по очереди вышли через шлюз в космос. Иво остался наедине с Беатрикс первый раз после их беседы на Шене, казалось, это было очень давно. За это время он побывал в далеком прошлом Земли, в ее геологическом прошлом, путешествовал за пределами галактики. Его тело претерпело бесконечное количество циклов деструкции и восстановления, сам процесс стал уже просто скучен. Он прожил много жизней, и многие его убеждения остались в тех, прошедших жизнях. Почему же его так беспокоит, что Афра и Гротон ушли вдвоем?

Он хотел было сказать что-то Беатрикс, но понял, что его вопросы могут нарушить ее душевный покой. Она свято верила своему мужу. Он задумчиво смотрел на нее и замечал, сколь разительные перемены произошли с ней. Когда он впервые встретил ее, перед ним была полная женщина лет сорока на вид в возрасте тридцати семи лет. В период кризиса на Тритоне, несмотря на истощенность, на вид ей было те же сорок. Но теперь она выглядела на тридцать, ну на тридцать пять – восстановив здоровье, она не вернула свой вес. Волосы были ярко-белыми, ноги стали стройнее, а тело напоминало тело той богини, что лишь мгновение видел Иво при восстановлении. Перемены происходили в ее облике постепенно, удивительно, что он только сейчас обратил на это внимание.

– Вы изменились, Иво, – сказала она.

– Я изменился?

– После визита в Тир. Вы были так молоды и неуверенны. Теперь вы повзрослели.

– Я не чувствую себя взрослым, – ответил он недоверчиво, но был польщен. – Во мне еще много сомнений и колебаний. А в Тире не было ничего, кроме насилия и интриг – эта жизнь не по мне. Не понимаю, как она могла изменить меня.

Она только пожала плечами.

Иво взглянул на экран и вспомнил, что половина их группы штурмует сейчас инопланетный объект. Гротон и Афра...

– Ее уже не мучает память о Брадли Карпентере, – сказала Беатрикс. – Вы заметили разницу? Она так изменилась. Это замечательно.

Можно ли быть слишком добрым? Да, Гротон и Афра рисковали своими жизнями, пытаясь установить контакт с цивилизацией, которая, скорее всего, могущественна и враждебна, но нельзя же совсем забывать о том, что чувствуют другие.

– Да, я заметил разницу.

– И она уже гораздо лучше ладит с Гарольдом. Я уверена, он всегда был добр к ней. Он ведь такой спокойный.

Иво кивнул.

– Она такая прелестная девушка, – продолжала Беатрикс. В ее голосе не было злобы, не было ничего, кроме доброжелательности и участия.

– Прелестная.

– Вы выглядите уставшим, Иво. Я подежурю, а вы отдохните, хорошо?

– Вы очень добры.

Он пробрался к своему гамаку и пристегнулся. В невесомости гамак был скорее якорем, нежели ложем.

А она ведь счастлива, подумал Иво о Беатрикс. В ее жизненной философии нет места ревности и мелким сплетням. Она не беспокоилась о своем муже, поскольку душе ее неведомы были сомнения.

Чего бы они достигли без нее? Причин для вражды и ссор было более чем достаточно, особенно вначале, когда сталкивались две сильные личности – Гротон и Афра, да еще маячил мрачный призрак Шена. Но Беатрикс каким-то образом гасила все вспышки гнева. Она делала это и находила свое призвание в этом. Ум, решимость, умение – все эти прекрасные качества бесполезны, если не на месте душа.

Должно быть, он уснул, так как опять был Сиднеем Ланье: бледным, больным, непонятым. Он опять пробовал преподавать, но ученики были непослушны, а начальство требовало слишком многого. Шла Реконструкция, это было настоящим бедствием, северные дельцы скупали все. Он писал:

Но любовь к Мери Дэй, теперь уже Мери Дэй Ланье, поддерживала его. Она была также нездорова, как и он, также обременена заботами, но их брак был настоящей милостью божьей. Он души не чаял в своем сыне Чарльзе. Сидней вообще любил детей, хотя и не всегда их понимал.

В 1869 году Джеймс Вуд Девидсон опубликовал антологию поэтов Юга США – в ней было двести сорок одно имя. Ланье тоже был включен, но скорее для полноты картины, гораздо больше места было отведено тем, кого считали тогда великими.

Но вы были величайшим из них! – прокричал Иво. – Если бы только ваши современники были в состоянии вас понять!

Но ничего не изменилось. Разум Иво жил судьбой другого человека: он мог быть похожим, мог все о нем знать, но не мог ничего изменить.

То же чувствует Шен, глядя сейчас на него...

В Маконе говорили о Сиднее Ланье: «Молодой дурак, что пишет стихи». Они не обращали внимания на его диалектические поэмы – форма произведения, которую позже припишут другому человеку, – или на его предупреждения об опасности методов ведения сельского хозяйства, используемых фермерами Джорджии. Хлопок истощал почву, гораздо лучше было бы сеять пшеницу или кукурузу, но фермеры не желали перемен.

Он выразил свои мысли и чувства в большой поэме «Зерно» и отослал ее в ведущий в то время литературный журнал «Атлантический Ежемесячник Ховелла».

Ховелл отверг поэму.

Ланье был буквально убит отказом. Он ведь верил в то, что писал, в то время, как незамысловатые поделки других поэтов завоевывали внимание публики. Он написал однажды: «Я просматривал публикации молодых поэтов. Я поражен тем, что никто даже не пытался написать что-то великое. Болезненный страх прикоснуться к чему-то неблагородному и грубому руководит ими при выборе тем для своих стихов».