Борис Фрадкин - Нулевой цикл. Научно-фантастические рассказы

— Для моего сердца это слишком…

Старик кривил душой, он до сих пор принимал участие в лыжных кроссах (в группе своего возраста, разумеется).

Выражение гадливости на лице Кетовой заставило похолодеть Асю. Молодая женщина испытала искушение бежать вон из кабинета, отказаться от этой непосильной борьбы, не быть в фокусе устремленных на нее гневных, изумленных, полных презрения глаз.

Ася знала, что ожидает ее на совете, готовилась к самому худшему, но ощущение этого всеобщего, слитого воедино гнева ужаснуло ее. Никто не кричал на нее, никто не бросал ей в лицо обидных и оскорбительных слов. Выступающие терпеливо ждали своей очереди. Речь каждого была краткой, сдержанной, корректной. Но тем весомее оказывались наносимые удары, ибо они были точно рас считанными, бьющими в самое уязвимое место.

Асю обвиняли в осквернении общечеловеческой морали, и это походило на правду. Ее обвиняли в измене основным канонам медицины, и возразить против этого ей было нечего. Никакие словесные оправдания, доводы не помогли бы сейчас Асе Барботько. Границы допустимых экспериментов на человеческом мозгу определились в процессе многовекового развития понятия гуманности. Лучшие умы человечества вновь и вновь восставали против попыток вольничания в святая святых тела человеческого: в обители разума.

А она решилась перешагнуть эти границы. И увлекла за собой таких же увлеченных, как и она, молодых служителей медицины. Она заставила и себя и их поверить, что пришла пора пересмотреть каноны.

И, значит, отступать ей не дано.

Вадим Сергеевич поднял руку, властно требуя тишины. Ждать ему пришлось довольно долго. И даже когда он заговорил, возмущение глухим рокотом еще продолжало перекатываться по кабинету.

— Уважаемая Ася Давыдовна! — произнес ректор, и жесткие предостерегающие нотки в его голосе заставили насторожиться Асю, — вы же отлично понимаете, что все мы не вдруг и не только что восстали против пересадки человеческого мозга. Сколько раз каждый из нас осмысливал и переосмысливал подобную возможность! И не мы одни, здесь сидящие, против. Все человечество решительно не желает создания гомункулусов. Да, да, Ася Давыдовна, я не оговорился: именно гомункулусов, этого фантастического бреда средневековых алхимиков, — Вадим Сергеевич помолчал, пережидая возникший в кабинете шум.-_ Вы знаете, я никогда не участвовал в диспутах подобного рода, считая их бессмысленной тратой времени. — Он с сочувствием всматривался в лицо Аси. — Теперь я жалею об этом… У меня есть что сказать вам, Ася Давыдовна. Вам и вашим единомышленникам. Уверен — то же самое сказала бы вам и Софья Николаевна, будь она жива. — Ректор помолчал, встряхнул своей гривой седых волос. — Зайди вы ко мне потолковать по душам, возможно, не было бы и сегодняшнего совета. Скажите, Ася Давыдовна, а тело… чье?

— Позавчера, — сухо и официально ответила Барботько, — на строительстве спортивного комплекса произошел несчастный случай.

— Кто она?

— Сварщица. Почти одних лет с Бельской, чуть моложе, но подходит по всем показателям. Вообще-то довольно известная сварщица, о ней как-то писали в областной газете: Верещагина Клавдия Семеновна.

— Благодарю за информацию. Она, что, так же хороша, как и наша покойная Софья Николаевна?

— Увы, нет… к сожалению.

— Так я и полагал.

— У нас не было выбора. Вы же знаете — мозг не выдерживает длительной консервации.

Теперь многие заметили волнение ректора.

— Ваш самый непростительный просчет, Ася Давыдовна, в пренебрежении законами диалектики, — Вадим Сергеевич поглаживал край стола, давая себе возможность собраться с мыслями. — Медицина может многое. Но что она для нас без диалектики? Вы полагаете, что даете вторую жизнь Софье Николаевне. Но так ли это в действительности?

— Как?! — поразилась Ася. — Вы считаете иначе?

— Позвольте, позвольте, — забеспокоился Гликин, — да разве же личность не определяется тем, что заключено в сей коробочке?

И он суставом пальца постучал по собственному лбу.

— Личность, созданная природой, — да, - снисходительная улыбка тронула побледневшие губы ректора, — но не личность, созданная скальпелем хирурга. Пусть даже очень талантливого хирурга, — Вадим Сергеевич снова перевел глаза на Асю. — Я уже не говорю о том, что воскресни Софья Николаевна именно Софьей Николаевной, она бы не очень-то обрадовалась своей новой внешности. Мы-то помним ее отменной красавицей. Вы, Ася Давыдовна, не подумали о том, что мозг Бельской непременно вступит в конфликт (он не может не вступить!) с телом… телом этой…

— Верещагиной… — машинально подсказала Ася, с тревогой ловя каждое слово ректора. Она-то знала, чего стоит мнение этого маститого ученого.

— Мозг и тело… — Вадим Сергеевич глядел поверх головы Аси, словно разговаривая уже с самим собой. Но Ася знала, чувствовала, что он говорит сейчас для нее одной. — Единство и борьба противоположностей — помните? Отторжения не произойдет, пусть так. Но… — ректор перестал поглаживать край стола и принялся изучать собственные пальцы, — но мозг Бельской примется перестраивать всю функциональную деятельность тела Верещагиной, менять его формы, пропорции, походку, темп движений… даже естественные отправления. Однако и тело Верещагиной не останется пассивным исполнителем команд чужого мозга — оно станет упрямо отзываться лишь на привычный код сигналов, всеми силами принуждая мозг менять свой «голос», Вадим Сергеевич рассерженно мотнул головой. — В конечном счете мозг и тело поладят друг с другом, только… только единство это будет достигнуто переходом организма в иное качественное состояние. Исчезнет Бельская, такая близкая и понятная нам. Исчезнет Верещагина, известная и уважаемая в (броде работница. Появится… гомункулус. Гомункулус, Ася Давыдовна, и ничего тут, голубушка, не поделаешь.

Теперь ректор остро взглянул прямо в глаза Аси, и она, не выдержав его взгляда, опустила глаза. Она вдруг и совершенно отчетливо поняла, почему колебалась Бельская, не решаясь на пересадку. Если бы это знать заранее…

— Позволю себе закончить свою мысль, — ректор колебался: продолжать бить поверженного противника или дать ему оправиться и глубже вникнуть в содеянное, познать всю глубину падения. Но, нет, Вадим Сергеевич уже не мог остановиться. Самое ужасное, Ася Давыдовна, будет в дальнейшем. Бельская (я называю это имя условно), возвратившись на кафедру, испытает необъяснимое равнодушие к своей исследовательской работе. Попытается продолжать (допустим и такое) и убедится в своей полной никчемности. Ее пальцы станут пальцами Верещагиной, никогда не бравшими в руки скальпель. Возможно, ее вдруг потянет к физическому труду, на стройку. Но какой же из Бельской сварщик? Так что ни Бельской, ни Верещагиной больше не существует. Останется ГОМУНКУЛУС, раздираемый противоречивыми желаниями.