Владимир Савченко - Алгоритм успеха (сборник)

Чувствую, как у меня трясется лицо.

— Теперь Д.

Три штырька коснулись указательного пальца моей правой руки: два вверху, один внизу справа.

— Нажимайте многократно, пусть повибрируют. Теперь Е?

Два штырька по диагонали.

— Ж?..

Два штырька внизу, один вверху справа.

…Осваиваю азбуку слепых — по системе Луи Брайля, мальчика, ослепшего в три года, затем музыканта и преподавателя. Рука покоится на подставке, пальцы в выемках; снизу электромагнитики ударяют в их подушечки штырьками в разных комбинациях, от одного до шести — они целиком исчерпывают буквы, цифры, знаки препинания, даже математические и нотные знаки. И куда проще обычных начертаний, кстати. Так бы умер и не знал. Спасибо, мсье Брайль, коллега!

— Теперь наберите простенькую фразу… ну, скажем: «Мама Милу мылом мыла». Не спеша.

— Еще раз! Еще… Произнесите эту фразу. (Колышущиеся серо-зеленые вспышки с промежутками тьмы.) Не артикулируйте, с нормальной отчетливостью. Еще разок… Вы знаете, что у вас голос зеленого цвета? Теперь напечатайте эту фразу. Дайте мне листок. Благодарю!

Ощущаю листок бумаги в левой руке. Держу на нормальном расстоянии перед незрячими глазами, вожу ими. Ага, вот она, напечатанная строка: ровное высокое шипение становится прерывистым, спотыкающимся. Так это, выходит, и есть «Мама Милу мылом мыла»? Ну и распротудыть же твою в господа — бога и дифференциальное исчисление!.. Спокойно, Боб, или как там тебя — Макс? Спокойно. Освоим. Главное, чтобы выработалось взаимно-однозначное соответствие, новые рефлекторные дуги. Для этого надо воспринимать вместе с осязаемым световые и звуковые «образы». |

— Теперь наберите свое имя, произнесите и напечатайте его.

По ту сторону стены… нет, скорее шахтного обвала, через который ко мне начал просачиваться тонкий лучик информации, — за телетайпом Юля, Юлия Васильевна, ассистентка и первая помощница шефа. Какая она? Честно говоря, я ее плохо представляю, ибо плохо помню. И не потому, что мало общались-достаточно, просто мало обращал на нее внимания: всегда в тени, под рукой, исполнительна — и ничего яркого во внешности. Кажется, у нее желтоватые (или пегие?) волосы-прямые, с короткой челкой над крутым лобиком, худое лицо, узкий подбородок, ранние морщины, которые она не считает нужным скрывать; ей, по-моему, нет и тридцати. Да, еще у нее хорошие, иронические губы — она их часто кривит в какой-то самоскептической улыбке, усмешке над собой: то правую сторону, то левую. Нос сапожком, глаза… серые? Нет, не помню. Голос, кажется, тихий и чистый, но без тех обертонов, которые проникают в душу мужчин, обертонов женственности. Миниатюрна и сложена вроде бы нормально.

Сейчас мне кажется очень важным-вспомнить, хоть мыслью увидеть, какая она. Ибо присутствует Юлия Васильевна в моей комнате в виде каких-то плавных, неопределенно мягких звуков — да и то когда я повожу глазами слева направо или снизу вверх и обратно, — в виде голоса зеленого цвета… да еще еле уловимого запаха какой-то парфюмерии, не то духов, не то помады. Собственно, пока я не ощутил под пальцами ее имя, то не был уверен, что это именно она; знал только, что не Патрик и не Гераклыч.

— Знаете, Юля, вам надо срочно в меня влюбиться. Тогда я услышу блеск ваших глаз и румянец щек… в виде журчания какого-то? Или мурлыканья? Увижу интимные световые переливы в вашем голосе, блики смеха… А?

Никакого ответа по телетайпу. Только шипение какое-то с той стороны — с примесью гудения. Что это? Не вогнал ли я ее в краску, она ведь, вероятно, старая дева. Чувствую неловкость.

— Хорошо, давайте следующую фразу. Скажем, «Анна унд Марта баден» кириллицей…

«…Консультировались со многими биологами и нейрофизиологами. Случай уникальный, никто не отваживается точно объяснить, что с тобой случилось…»

«Это мы узнаем при вскрытии, кхе-гм!..»

«Перестаньте, Борис, как вам не стыдно!»

— Ничего, Патрик Янович, ему можно, пускай. Движения губ дают звуки: у сидящего слева более отчетливые, у правого размазанные. Голоса образуют световые блики: зелено-желтые слева (тенорок Патрика), красно-оранжевые справа. Но все это-приправа, аккомпанемент речи, а не она сама: ее я воспринимаю пальчиками. Правда, уже бегло и обеими руками от двух аппаратов слепого чтения. А с той, сих стороны она льется и вовсе свободно: заменили телетайп приставкой, преобразующей слова в дискретные сигналы, импульсы для штырьковых электромагнитов. Им хорошо!

Правой рукой я воспринимаю Патрика Яновича; левой — ближе к сердцу Борюню, кой вот уже высказался насчет моего вскрытия, и надо полагать, это еще не все. Я его понимаю: он решительно не склонен считать меня несчастным, покалеченным, жалеть и входить в мое положение. Вернулся живым — уже повезло. Мы с ним последние из нашей команды психонавтов и цену этому знаем.

«Мне лично наиболее убедительной кажется гипотеза У Чуня, — семафорит Патрик желтыми и зелеными вспышками, постукивает штырьками в пальцы. — Ты его должен помнить, он вел у вас курс акупунктуры. (Помню, как же — только не думал, что этот сухонький старичок еще жив.) Он считает: все дело в длительности радиополета. Тело не может так долго оставаться без психики, без избытка жизни, формирующего нашу сложность и разумное поведение. Точнее говоря, тело-то еще ничего-мозг не может: в нем начинается упрощение структур, сглаживание их, растекание — раздифференциация, как говорит Чунь. Вероятно, у тебя… в твоем теле, точнее, к концу срока хранения и нарушились связи глаз со зрительными анализаторами и ушей со слуховыми участками коры в височных долях мозга…»

«Элементарное разжижение мозгов», — выдает в левые пальцы Борис — и далее я без штырьков опознаю в алых взрывных вспышках его раскатистое «го-го-го!.

«…А когда ты вернулся, вошел в тело, то под напором твоего пси-потенциала связи в мозгу оформились как-то не так, — заключает Патрик. Скорее всего зрительные каналы сначала пошли кратчайшими путями к самым близким анализаторам, а оттесненные ими слуховые сформировались в затылочной области и сомкнулись со зрительными буграми. Мы проиграли ситуацию на персептронной модели мозга: возможна такая перестройка структур в процессе переключения полей».

Вот оно что. Так, видимо, и получилось. И я даже догадываюсь почему: от нетерпения моего, от напора желаний поскорее увидеть родной мир. А потом еще закрепил эту перестройку своими «увидеть! услышать!..». М-да.

— А обратную перестройку не проигрывали на персептроне?

«Проигрывали. Возможно. На персептроне все возможно, но ты-то ведь не персептрон…»

Патрик Янович замолкает: ни света, ни звука, ни касания. Да и что тут говорить? Сам черт не поймет, какая каша получилась у меня в мозгу. Ведь только от сетчатки глаз уходит вглубь миллион нервных волокон… а сколько их теперь, куда пошли, как? Никакое хирургическое вмешательство не поможет. Чудо, что я вообще жив и еще что-то соображаю.