Александр Ломм - Чудо в Марабране

— Будьте спокойны, ведеор. Все будет сделано как нужно!..

— Молодец!.. Ну, иди, прячь алмазы! А я пока облачусь в эту укороченную хламидину и буду ждать аба Субардана…

Медленно, с протяжным скрипом открываются двери Сначала не видно ничего. Потом слышится не то стон, не то вздох и через порог переступает благочестивейший аб Субардан, в своей великолепной желтой сутане. Секунду, другую он глядит на бога побелевшими от ужаса глазами, и вдруг словно предсмертный вопль вырывается из его жирной груди:

— А-а-ашем та-а-а-бар!!!

С этим возгласом аб Субардан как подкошенный валится перед богом на пол и прячет лицо в ладонях.

Бог с глубоким презрением смотрит на распростертую на полу фигуру аба. Он выдерживает довольно длинную паузу и наконец строго возглашает:

— Встань и подымись, недостойный раб мой!

Но служитель божий лишь трясется весь как в лихорадке и продолжает лежать на полу с закрытым лицом.

— Еще и еще раз говорю тебе: встань! — гневно приказал бог, начиная терять терпение.

Перепуганный аб живехонько приподнялся на колени, воздел молитвенно руки и залепетал, обливаясь горючими слезами:

— Смилуйся, смилуйся, солнцеподобный! Ашем табар!

В черных глазах старца вспыхивают огоньки грозного веселья. По-видимому, он доволен покорностью аба. Но голос его продолжает звучать раскатисто и властно:

— Ашем табар! Мне ведомо все от начала и до скончания века! О твоем паскудстве, червь ты ничтожный, мы после рассудим. А ныне соберись с мыслями и ответствуй перед лицом моим сущую правду, чтобы я увидел душу твою на языке твоем! Мой вероломный и самозванный служитель, гросс сардунский, дерзостно присвоивший себе высокое звание сына моего, известил тебя о моем прибытии на землю, в Марабранскую провинцию благословенной Гирляндии? Известил или нет? Отвечай!

— Известил, о милосерднейший! Ты все знаешь и все видишь! Час тому назад пришла от его святости, то бишь от твоего, о владыка, вероломного сына, шифрованная депеша!.. — захлебываясь от усердия, признался аб Субардан.

— Правильно, депеша. О чем же была сия депеша? — продолжает допрашивать бог.

— В депеше, о великий создатель и повелитель вселенной, твой вероломный и самозванный сын приказывает мне, твоему самому ничтожному и мерзкому рабу, разыскать тебя, о лучезарнейший, пригласить к себе в гости и… и… и…

— Признавайся до конца, пока я не обрушил на тебя гнев свой!

— …и освидетельствовать подлинность твоего божеского естества! — насилу выдавливает из себя аб и снова грохается на пол.

— И это верно! Гросс сардунский обнаглел до изумления, но мы сполна воздадим ему по его заслугам! — грохочет бог скорее удивленно, чем разгневанно. — Подымись и признавайся дальше! Что еще было в депеше?

Аб Субардан вновь приподнимается на колени:

— Затем, о владыка, мне строжайше приказано, буде ты окажешься подлинным создателем вселенной и повелителем вселенских миров, отслужить в твою честь торжественный молебен, воздать тебе все надлежащие почести, а главное, задержать тебя возможно дольше в здешнем убогом приходе, дабы он, твой вероломнейший служитель и самозванный сын, успел надлежащим образом приготовиться к встрече с тобой!..

— А остальное? Ты не сказал еще, что тебе приказано на случай, если ты не признаешь во мне бога единого! Я хочу это слышать! — гремит старец, вперив в аба свой огненный взор.

— Прости, о всеведущий! Язык мой немеет!.. — хнычет аб, размазывая по щекам обильные слезы.

— Говори!

— Говорю, всемогущий! Да будет всегда по воле твоей!.. Ашем табар!.. На тот случай, если я не признаю тебя, моего владыку великого, мне велено заковать тебя в цепи и выдать полиции, как… как…

— Как мошенника, проходимца и шарлатана, так, что ли?

— Нет, о всеведущий, лишь как безбожника и смутьяна… И это все! Ты видишь мою душу, о владыка, на языке моем! Ашем табар!..

Сказав это, аб Субардан в третий раз в ужасе простирается на полу и закрывает лицо руками. На сей раз бог не приказывает ему подняться.

— Ай да сынок у меня! — грохочет он в необыкновенном возбуждении. — Все учел и продумал! Учтем и мы его подлое неверие, когда будем отмерять ему его меру! Вся преисподняя взвоет от ужаса над той казнью, которой мы предадим этого гнусного лжеца и лицемера!.. Ну, а ты, грязная и отвратительная тля, что мне скажешь? Признаешь ты во мне властелина неба и земли или, быть может, тоже сомневаешься?!

— Нет, нет, я не сомневаюсь! Ты видишь мою душу, о милосерднейший! Ашем табар! Ашем табар! Ашем табар!.. — в диком исступлении визжит аб.

— Милосерднейший?! Нет, гнусный червь, кончилось мое милосердие и долготерпение! Не милости раздавать, не грехи прощать я пришел сюда, а судить и карать нещадно всех стяжателей, развратников, лжецов, тунеядцев и человеконенавистников! Всех преступных осквернителей этой прекраснейшей из моих бесчисленных планет! Велик гнев мой и страшна будет кара за грехи!.. А ныне, мерзкий, ступай прочь с глаз моих и, служа мне верой и правдой, постарайся хоть на малую толику уменьшить тяжкое бремя своих грехов. Для испытания твоего чистосердечия и полного раскаяния на первый раз приказываю тебе и повелеваю: ответа на депешу мерзавцу гроссу сардунскому не давать! Это первое. Второе: приготовь свой автомобиль и через полчаса подай его к воротам этого благословенного дома! Ты лично повезешь меня в Capдуну и в Гроссерию!.. А теперь убирайся, я не могу больше смотреть на тебя!

Бог поднимается во весь свой внушительный рост, а вконец запуганный священник, бормоча бесчисленные «ашем табар», уползает на четвереньках за двери.

Дуванис вышел из своего угла, а из кухни выскочила совершенно очарованная Калия.

— Однако, ведеор, вы с ними совсем не церемонитесь! — говорит Дуванис с уважением. — Неужели и гросса сарду некого так же отделаете?

— А ты думаешь, гросс лучше, чем эта жирная шельма в желтой сутане? — смеется бог. — Мне с ними, голубчик, нельзя иначе. Мне их только и брать теперь на испуг. Сам знаешь, всемогущество-то мое подкачало!..

— Ох, ведеор, ведеор, боюсь, как бы они вас не смяли!..

Дуванис и рад, что бог такой напористый (ведь это он нашел его!), и одновременно сильно за него опасается: уж слишком он лезет напролом, полагаясь на одну лишь свою сомнительную «божескую сущность». Но старец, окрыленный первым успехом, так и рвется в бой.

— Не бойся, Дуванис, не сомнут! — хорохорится он. — Они все сплошная трусливая слякоть. А я крепкий и начисто лишен чувства страха. Вот посмотришь, как я их приберу к рукам!.. А что народ там делает? Сдается мне, гимны распевают?