Павел (Песах) Амнуэль - Право на возвращение

— Н-не представляю, — сказал Карпухин, ожидавший совсем другого разговора.

— О том, что если Ольмерта все-таки скинуть, то это будет не очень хорошо, хотя премьер он никакой и толку от него мало.

— Ну, — сказал Карпухин, — Израиль — страна политизированная…

— Если это называется политикой, — буркнул Гинзбург и изменил тему так неожиданно, что Карпухин не сразу и разобрал, о чем пошла речь. — Вы что-нибудь поняли из того, что прочитали?

— Не очень, — признался Карпухин. — Я ведь финансист, в «Грозах» не ракетами занимаюсь…

— Значит, вы не поняли того, что я написал… Нет, это совершенно неважно, я и не рассчитывал, что вы поймете, для меня главное было, чтобы не поняли те, к кому информация попадет после вас.

— После…

— Ну, — сказал Гинзбург, взмахнув руками, — не настолько я наивен, Александр Никитич, чтобы не подумать о посольских…

— Вы хотите сказать…

— Статью эту я написал довольно давно, — улыбнулся Гинзбург. — Именно с ней ходил в свое время по разным конторам. Проект «Башан», программа «Камея» — это для новых репатриантов, а потом еще в «Рафаэл», «Таасия авирит», я вам рассказывал… Сейчас для меня эта идея — пройденный этап.

— А что же тогда…

И тут Гинзбург опять круто изменил направление разговора.

— Жаль, — сказал он, — что до суда я не смогу побывать в России, очень хотел бы обсудить все с одним человеком… С Костей Журавлевым. Вы говорите, он в «Грозах»? С ним — и только с ним — я бы поговорил, да…

— Скажите, Михаил Янович…

— Просто Миша, — перебил Гинзбург.

— Скажите, Миша, — произнес Карпухин, помедлив, — объясните мне, ради Бога… Если вы действительно знали этого электрика, если знали, что он не взрывать школу пришел… то зачем…

— Зачем стрелял? Меня сто раз об этом спрашивал следователь. И я сто раз говорил, что знаю я человека или нет, но если он не подчиняется требованию охранника и начинает от него убегать…

— А зачем он бежал? Если знал вас? Не понимаю.

— Об этом меня тоже сто раз спрашивали. И я честно отвечал: не знаю. Хотя есть определенные соображения…

— Послушайте, Миша, что все-таки стоит за этой историей? Ведь за ней наверняка стоит еще что-то!

— Конечно, — кивнул Гинзбург. — И я вам скажу, Александр. Берману не говорил, потому что не знал, как это отразится… Скажу и ему, конечно, нам еще много раз встречаться.

Он выпрямился в кресле, прислушался к голосам в гостиной, громче всех слышен был голос Маши, рассказывавшей веселую историю, прерывавшуюся взрывами смеха. Никто, судя по всему, не собирался мешать разговору Карпухина с Гинзбургом, наверняка о них не забыли, но дали возможность пообщаться.

— Электрик этот, — начал Гинзбург, — появился в школе месяца два назад. По вызову: в коридоре первого этажа искрила внутренняя проводка. Честно предъявил на входе сумку — обычный рюкзак с инструментами, а когда уходил, вежливо попрощался, все нормально. Через несколько дней пришел опять — без вызова уже, вроде для проверки сделанной работы. А уходя, спросил меня вдруг, как мне тут работается, типа того, что у него родственник тоже в охране, так ему, мол, не нравится, платят мало, хочет уходить… Разговор о зарплате — самый распространенный в Израиле, как о футболе или погоде. Разговорились. Сначала таки о работе, потом о политике… Он пригласил меня посидеть в кафе, ему, мол, стало интересно, он хочет послушать о том, каково мне было в России, и вообще… Мне тоже было интересно… У меня ведь почти нет практики в иврите. В общем, встретились мы после моего дежурства, Маше я позвонил, предупредил… Интересно поговорили — действительно. Я поразился, знаете… Такой кругозор… Простой электрик. Нет, я уже видел здесь и простых таксистов, знающих восемь языков, и простых дворников с дипломом доктора наук… Он мне такие удивительные вещи рассказывал из истории и не только… Потом перешли на технику, и оказалось, что он интересуется космосом… Как-то это естественно выяснилось, мне даже в голову не пришло, что он специально подводил к теме…

— Вы хотите сказать, — перебил Гинзбурга Карпухин, — что это был человек из разведки?

— Мосад? — хохотнул Гинзбург. — Нет, конечно, вы, наверно, думаете, что Мосад так же вездесущ, как Господь Бог? Кахалани на самом деле был электриком, действительно проверял в школе проводку, исправлял, звонил на фирму, и директор школы при нем в «Хеврат хашмаль» звонил, это Электрическая компания… Потом была вторая встреча — тоже по его инициативе, и опять мы сидели в кафе, хорошо говорили, больше он, чем я. Самое интересное, что рассказывал он много и вроде о себе тоже, но в результате я так и не понял главного. Нет, понял — но во время третьей или четвертой встречи. Его интересовал не столько я, сколько идеи, разработки, то, что у меня, как он выразился, «на продажу». Тогда я и подумал, что он из этих… Есть тут фирмы, которые ищут творческих людей, оказавшихся не у дел, русских чаще всего, потому что русские гораздо хуже знакомы с местными реалиями, их попросту легче обвести вокруг пальца. Сюда приехали в девяностых тысячи инженеров, у которых там были свои разработки, изобретения, здесь они пытались это кому-нибудь предложить, но никто их не слушал — как и меня, впрочем, чем я от них отличался?.. Тогда и появились фирмы-посредники. Объявление в газетах: «Только для серьезных. Разработка изобретений. Ваши идеи, наши деньги. Вы предлагаете идею, мы находим для нее покупателя»… В таком духе. Многие клюнули, я знаю. Сначала просто приходили, рассказывали, показывали — вот, мол, что у нас есть, какие замечательные конструкции… Этих просто обворовывали — они ни шекеля за свои идеи не получили, а что потом с этими разработками стало — бог весть, может, и ничего, а может, фирма большие деньги заработала…

— Хотите кофе? — прервал свой монолог Гинзбург, и Карпухин вздрогнул: он целиком погрузился в атмосферу, которую, вообще-то, плохо себе представлял — вообразил себя изобретателем, пришедшим к человеку, который обещает помочь и, взяв твое, кровное, на что ты положил жизнь… ну, полжизни, что тоже более чем достаточно… говорит тебе: «пока, милый, мы с тобой не знакомы»…

— Нет, спасибо, Михаил Янович…

— Миша, — сказал Гинзбург, — зовите меня Мишей, мы же договорились.

— Да-да, — кивнул Карпухин. — Забываю все время, не могу привыкнуть. Миша. Что же дальше?

— Дальше… Народ быстро понял, что рассказывать о своих разработках нельзя никому. Пусть он хоть из самого министерства науки или промышленности. И стали говорить: «Деньги на бочку. Утром деньги, вечером идеи»… Не получилось. Там тертые калачи… В ходу был в то время такой тип договора: инженер отдает свое изобретение в полную собственность фирмы, а за это получает пятнадцать процентов от будущей прибыли.