Сергей Булыга - Лисавета Иванна велела кланяться

— Запевай, что ли! — насмешливо предложил Селиван.

Но ему не ответили. Вошли во двор. Часовой в воротах взял на караул. Микита остановился возле него, стал что—то спрашивать по службе, но часовой лишь пожимал плечами.

Воспользовавшись заминкой, Егор торопливо осмотрелся. Во дворе горели костры, возле которых грелись пластуны. Вдоль стены дома была прибита жердь, а к ней привязаны оседланные лошади. В доме кто—то задушевно тренькал на балалайке. А на высоком крыльце, прямо под знаком Двух Баранков, стоял обер—вахмистр — добродушный, без фуражки, в расстегнутой шинели.

— Вот же зверь! — зло сказал Селиван. — Нет на него управы…

— А подайте—ка мне старика! — бодро приказал обер—вахмистр.

Селивана подхватили под руки и живо развязали.

— Не виноват я, гражданин начальник! — вскричал Селиван. — По недоразумению.

Когда его поволокли, старик попытался отбиваться… Однако на крыльце он как—то сразу сник и сгорбился.

— Ну что, побеседуем, дядя? — обер—вахмистр похлопал Селивана по плечу и увел его в дом.

При Егоре остался один лишь Микита. Десятник потоптался на месте, взял ружье на караул и, почему—то смутившись, сказал:

— Садись, я мужик мягкий.

Егор сел прямо в снег и посмотрел на пустое крыльцо, на открытую дверь, на крашеные черной краской кирпичные стены, на окна… В верхнем этаже окна были большие, а в нижнем — узкие, в решетках и у самой земли.

Микита потоптался, повздыхал, украдкой посмотрел по сторонам — нет ли где кого из старших — а после тоже сел в сугроб. Сказал:

— Одну портянку намотал. Для легкости. А вышло что? Мороз!

Егор молчал. Микита положил ружье на колени, старательно смахнул с него несуществующую пыль, затем заложил полку клочком овчины, спустил курок в упор, попробовал, не сыплется ли порох… и вздохнул. Потом сказал:

— Жаль мне вас, дураков. Берем, как глухарей. Скучища! Вот брат рассказывал… — и снова замолчал.

Морозило. Егор, склонившись, стал дышать на покрасневшие руки.

— Ты что, не слушаешь? — обиделся Микита.

Егор поднял глаза.

— Нет, почему же, говори.

— Вот так бы сразу и сказал!

Микита снова оглянулся, откашлялся и стал рассказывать — вполголоса, таясь:

— Мой брат еще тогда служил, при господах. Брат, он высокий, рыжий был. А здоровенный! Кулак — ну вот такой, как голова… И загребли его в гвардейцы. Ну а гвардейцы — это да! У них обмундировочка была — о—хо—хо! Шинелки мягкие, а кивера высокие… Но это что! Он, ты поверишь ли, царя имал!

Егор насторожился.

— К—как?

— Вот так! — победно улыбнулся десятник. — Мой брат! Родной! — и снова перешел на шепот: — День, он рассказывал, тогда такой же был, морозный, погожий. И вот лежат они, гвардейская первая рота, в снегу, лежат, лежат, дрожат — уже, значит, и их пробрало, уже даже гвардейское сукно тепла не держит. А ихний командир, штабс—капитан — его фамилия Петров — штабс—капитан Петров перед цепью похаживает да бодро приговаривает: «Еще немного потерпеть! Еще! Отчизна не забудет!» Ну и лежат они, сопли морозят, терпят. И вдруг… Глядят: возок бежит. Шестериком. Ну, кто тогда гонял шестериком, не объясняю, понимаешь. И конная охрана с ним, отборный эскадрон — мордовороты, я тебе скажу. Но все равно, ёк—мак! Петров махнул платком, братан… ну, и другие… стрельнули. По воробьям, такой был умысел. Но грому, дыму было — во! Охрана, этот эскадрон, те сразу гоп с коней и сабли побросали. Там тоже наши были. Или ваши? Теперь кто разберет?! Но, главное, Петров опять кричит: «Эй, не робей! Давай, хватай его, ребята!» И подбежали первые гвардейцы… и стоят. Стрёмно, ага. И тут… Дверца со скрипом открывается… И из возка выходит царь: высокий, лысоватый, в орденах. А то, что низенький он был, что косопузый, пьяница — то враки. Мой брат его видал! Вот так! Как я тебя!.. Но это что! Ты дальше слушай, дальше! Царь, он как наших увидал, он, было дело, оробел маленько, говорит: «В чем дело, господа? Я…» А Петров: «Извольте вашу шпагу, гражданин! Вы арестованы!» Вот прямо так на царя: «Гражданин!» Представляешь? В Ту Пору знаешь что за такое давали? Четвертовали бы, не посмотрели бы, что он, Петров, штабс—капитан. Во было время кровожадное! Хотя…

Микита замолчал и снова посмотрел по сторонам. Уже совсем стемнело.

— А… дальше что? — спросил Егор.

— А дальше, — нехотя сказал Микита, — всем известно. Ну а брат… Брат на побывку прибыл, рассказал, как было дело, и погулял, конечно, не без этого, потом побывка кончилась, в столицу воротился… И как его и не было. А ты… я вижу, офицеров знаешь. Быть может, кто когда… слыхал про брата моего? Его Филиппом звать. А фамилия наша — Степановы. Да мне б хотя узнать, жив он или нет…

И тотчас подскочил и взял на караул — на крыльцо выходил обер—вахмистр.

Глянув во двор, обер—вахмистр сплюнул в снег и огладил усы.

— Дед на раскаялся, — догадался Микита.

Обер—вахмистр поманил Егора пальцем. Тот сбросил с шеи веревку, встал и пошел к крыльцу. Колени не гнулись — должно быть, от холода.

— Винти, дурак, одна надежда! — шепнул ему вслед Микита.

Егор вошел в большую хорошо освещенную комнату с железными кольцами в стенах. Кольца были большие, для рук, да и высота подходящая. У окна за канцелярским столом сидел писарь, при нем лежала заготовленная стопка бумаги. Подслеповато щурясь, писарь чистил гусиное перо. Сзади Егора, у двери, стояли четверо пластунов. Обер—вахмистр, мельком глянув на кольца, прошел к столу и сел рядом с писарем. Егор ждал. Один из пластунов пододвинул ему табурет, и он сел, стараясь держать себя как можно уверенней.

Обер—вахмистр с интересом посмотрел на арестованного и даже подмигнул ему, а потом положил перед собой два пистолета и начал допрос:

— Имя? — и сам же ответил: — Егор. — Род занятий? Преступный. Заслуги? Заслуг не имеет.

Тут он снова подмигнул Егору, глянул на писаря — тот строчил мелким бисером — и продолжал:

— Состав преступления? Посягательство на государственные устои, подбивание к бунту, укрывательство от властей, недоносительство. Злодея опознали: Михайла, он же староста, Селиван, он же пастух, он же сообщник. Смягчающие обстоятельства? Таковых не имеется. Написал?

Писарь кивнул и посыпал бумагу песком.

— Иди и оформляй по третьему разряду.

Писарь ушел. Ушли и пластуны, послушные жесту обер—вахмистра. Егор искоса посмотрел на закрывшуюся дверь…

— Прошу без глупостей, — предупредил обер—вахмистр и тронул пистолеты. — Я жду. Будешь молчать, сегодня же пойдешь на вешалку. Итак… — и он выжидающе посмотрел на Егора.

Егор молчал. Обер—вахмистр едва заметно улыбался. Бакенбарды у него были узенькие, как занузданные поводья… Что, про старуху ему рассказать? Про крестик? Или вообще?! И тоже улыбнулся, но молчал.