Елизавета Манова - Феномен двойников (сборник)

— Верни ему деньги, Лагор! — велел старику первый — рослый мужчина с угрюмым и гордым взглядом. — Нечего угождать убийцам твоих сыновей!

— А это достойно: отбирать хлеб у чужой семьи? Раз у него нет сыновей, деньги ему пригодятся.

Ланнеранец глянул на старика и ничего не ответил, а старик поскорее юркнул в толпу, унося в кулаке добычу.

— Может быть, ты не откажешь мне в совете? — спросил Даггар. — Мы проделали долгий путь, и один из нас ранен. Есть ли поблизости спокойное место, чтобы мы могли заняться им?

— Мой дом рядом, — сказал ланнеранец. — Я — Тингел, сын Хороса, меня здесь все знают.

Дом, и правда, был рядом — в одном из Служилых переулков. У каждого из дворцов были свои переулки, где жили те, что кормятся от великих родов. Тингел принадлежал к дому Лодаса, и Даггар усмехнулся, потому что по-ланнерански он и Тингел — родня.

Небогатый, но крепкий дом — с крепкой оградой, с крепким запором на крепких воротах, со свежею краской на стенах.

Лонгар спрыгнул на землю и помог спешиться Тайду. Тот шатнулся, но устоял и побрел, куда повели — в чистую комнатку с незастеленным ложем. Майда и Лонгар помогли ему лечь и он сразу закрыл глаза. У него уже давно не было сил — только упрямство. И он сразу поплыл в темноту, в черную воду забвения.

— Кликнуть лекаря? — угрюмо спросил их Тингел.

— У меня свой лекарь, получше ваших. Выйдем, — сказал Даггар, — не будем мешать.

Они сидели вдвоем в покое, где со стен было снято оружие, а в восточной нише погашен огонь. В комнате, что хранит достоинство и в унижении.

— Тингел, — сказал Даггар, — прости, что я тебе навязал себя и своих людей. Я боялся за Тайда, но еще больше меня напугал Ланнеран.

— Что тебе до Ланнерана, Ранас?

— Пусть мы враги, но честная вражда чем-то подобна дружбе. Можно желать врагу смерти, модно убить его в честном бою, но видеть храбреца в унижении… нет, Тингел, радости в этом мало. Я шел мальчишкой на ту войну, шел с глупой припевкой: «Ланнеран — город трусов», но вы из меня вышибли дурь. Знаешь, что заставило меня вас уважать? То, что ланнеранец смеется даже в свой смертный час, и отвечает насмешкой, когда не может ответить ударом. А сегодня я не видел ни одной улыбки. Что с вами сделали, Тингел?

— Хороший вопрос, Ранас! — ответил Тингел, и глаза его вспыхнули, вдруг оживив лицо. — Только не на всякий вопросы и не всякому отвечают!

— Я — не всякий, — сказал Даггар. — Энрас был братом моей матери, я его главный наследник и должен был стать правителем всех его дел. Нет, Тингел, — сказал он, — я не стал. Я унаследовал только беды, а Судьба и Долг достались мне. Но меня позвали — и я пришел.

— Кто?

— Нет, — ответил Даггар, — пусть меня поглотит земля, если я доверюсь кому-нибудь в Ланнеране, пока не узнаю, какое проклятье лежит на вас!

И тень улыбки прошла по губам ланноранца. Какая-то неумелая, словно он отвык улыбаться, словно губы его сопротивлялись улыбке.

— Ты знаешь наше проклятье, Ранас. Мы убили того, кто должен был всех спасти. Не только нас, но и прочих жителей мира. И за это мы прокляты и обречены. Вы победили тогда, — сказал он угрюмо. — Ты сам знаешь: мы дрались не хуже, чем вы. Но судьба от нас отвернулась, и не было нам удачи, потому что мы замарали себя. Наши боги ушли от нас, оракулы безмолвствуют, и ночная смерть…

Он вдруг замолчал, и Даггар поглядел на него с любопытством:

— Что-то не то ты говоришь, Тингел! Наказывать целый народ за грехи правителей? Бить дитя за то, что его отец согрешил?

— Мы — не дети, Ранас! — гордо ответил Тингел. — Мы — свободные граждане Ланнерана! Если правители наши сбились с пути, у нас есть право и сила их образумить. Мы не сделали этого, даже не попытались — и потому мы разделили их грех! Мне стыдно, — сказал он, — что ты видишь нас в таком унижении, и теперь я рад, что больше ты меня не увидишь.

— Почему?

Тингал глядел на него и улыбался. Та самая бесстрашная, насмешливая улыбка, что живет на лице ланнеранца и в смертный час.

— Потому, что я наверняка умру этой ночью. Наше проклятие убивает, Ранас, особенно тех, кто вздумает о нем говорить.

— Я могу помочь тебе?

— Нет, — сказал он спокойно, — помочь мне нельзя. И не вини себя, — сказал он, — я делаю то, что хочу. Наконец я чувствую себя человеком, а не тварью, воющей в смертном страхе. Слушай, как это было, — сказал он. — Сначала вы победили нас. Это было тягостно и постыдно, но пока ланнеранец жив — он жив. Мы еще были людьми, хоть и знали свою судьбу, хоть и знали свою судьбу. Потом исчезло море и пересохли реки, разрушилась торговля и поля почти перестали родить. Мы скудно жили — но все еще были людьми. А потом пришла ночная смерть. Просто смерть, — сказал он, — невидимая и неслышная. Она входит в любой дом и уносит, кого захочет, и нет от нее ни заклятия, ни защиты. Сначала она уносила Соправителей и старших жрецов Светлого храма. Потом всех, у кого была хоть какая-то власть. Потом тех, у кого была сила и ум, кто мог бы воспротивиться — даже судьбе. И тогда мы умерли, Ранас. Мы перестали быть людьми. Мы стали просто сухой травой, которая ждет пожара. Кто нами правит? — спросил он себя. — Я не знаю, Ранас. Нет никакой власти. Мы просто ждем своей смерти и делаем, что велят.

— Кто?

— Черная сволочь, — ответил Тингел. — Слуги проклятия и вершители зла. Ладно, — сказал он, — твоя очередь, Ранас. Кто позвал тебя в Ланнеран?

— Тот, кому досталась от Энраса Долг и Судьба. Тот, кто может спасти нас… если захочет.

А к вечеру Дом Рансалы стал похож на Рансалу. Запустенье на месте величия — и несколько комнат, где можно жить.

А ночью Майда вдруг стиснула руку Даггара. Он проснулся мгновенно и молча и почувствовал страх. Не ее и не свой — просто страх, что стоит в стороне и смотрит на глядит на тебя убивающим взглядом.

— Брат, — тихонько сказала она и вошла в него. Словно сошлись две половины души, сомкнулись две половины рассудка; они сошлись в одно двуединое существо, защищенное самой своей полнотою.

Они лежали, безмолвно держась за руки, а смерть, не спеша, подползала к ним. Незримая, бестелесная смерть; она сгущалась вокруг, она висела над ними, и только невидимый панцирь их любви был их единственной защитой.

— Пусть небо откроется Тингелу, — тихо сказал Даггар, и Майда ответила чуть заметным пожатием.

А смерть, свирепея, бродила вокруг, прорывалась то холодом, то короткой болью, но их двуединое существо, наполненное мраком, разрывает его перед лицом руками, раздвигает локтями, протискивается в разрыв, и в разрыве виден клочок голубого неба…

Забрезжил тусклый рассвет — и смерть ушла. Уползла куда-то в темную нору, и они заснули, прижавшись друг к другу. И сон им снился один и тот же — у них всегда были общие сны.