Михаил Грешнов - Лицо фараона (с иллюстрациями)

— Живой или мертвый? — спросил кто-то у борта.

Ответом было молчание, все продолжали вглядываться в шлюпку и в распростертое тело. Лучше всех было видно капитану в бинокль. Боцман спросил:

— Как там в шлюпке, кэптэн?

Капитан не ответил и не опустил бинокль. Он видел лицо лежавшего в шлюпке, — с закрытыми глазами, с заострившимися чертами, — такое лицо должно быть у человека, найденного в океане, в заброшенной шлюпке, На бороде щетина, глаза ввалились. Но это не было лицо трупа. Человек был жив, и капитан Фримен сказал:

— Похоже, док, что вам предстоит немало работы.

— Да, капитан? — спросил я.

— Уверен, — ответил капитан. — Абсолютно.

Шлюпку подняли на борт. Дюжина рук потянулась к лежавшему без сознания человеку.

— В лазарет! — сказал капитан.

Незнакомца пронесли сквозь коридор расступившихся Моряков и поместили в госпитальной каюте, рядом с моей, врачебной. Человек был в коллапсе — с пониженным кровяным давлением, с признаками аноксии, кислородного голодания. Одежда незнакомца была измята, разорвана, волосы жесткие, сизые от соляного налета. Было похоже, что человек долгое время находился в воде и потом выбрался из воды в шлюпку. Физических повреждений на теле не было, если не считать на висках синеватых пятен, величиной с центовую монету, — похожих на следы удара или присосков. Вокруг губ тоже была синева. Поражала худсба и истощенный вид незнакомца. Пульс и дыхание ощущались слабо, человек был на грани жизни и смерти.

Я дал ему кислород, сделал растирание грудной клетки, чтобы усилить кровообращение. Когда пульс участился, мне удалось сквозь стиснутые зубы незнакомца влить несколько капель спирта. На его щеках появился румянец, ресницы дрогнули, но глаза не открылись; по телу прошла сильнейшая судорога, пальцы вцепились в простыню, точно в испуге, потом мышцы человека расслабились и он несколько раз вздохнул.

Я решил, что для начала достаточно: состояние коллапса прошло, дыхание выровнялось. Человек заснул.

Матрос, который помогал мне в каюте, обратил внимание на его куртку, с застегнутым нагрудным карманом. Я велел передать куртку мне, расстегнул карман. Там оказалась матросская книжка. Вода повредила надписи, — я уже говорил, что, судя по измятой и насквозь просоленной одежде, человек долгое время пробыл в воде; записи в книжке выцвели, расплылись, но все же можно было разобрать крупные буквы имени и фамилии: Артуро Текки.

Книжку я отнес капитану.

— Что, доктор? — встретил он меня вопросом.

— Пока ничто, — ответил я. — Вот матросская книжка.

— Артуро Текки, — прочитал капитан. — Итальянец?

— Наверное, итальянец, — согласился я.

— Откуда?

— Откуда появился в море?

Капитан кивнул.

Я недоуменно пожал плечами.

Вошли оба помощника капитана. Стюард принес обед. Данных для разговора не было. Помощники удовлетворились тем, что подобранный в море — итальянец по имени Артуро Текки. Листред спросил:

— Спит?

— Спит, — ответил я, и разговор был исчерпан.

Вечером незнакомец спал, ночью тоже спал без движения. В середине следующего дня сам перевернулся на бок. Пульс был неравномерным; иногда учащался, иногда бился еле заметно. Принимать какие-либо меры я не хотел: сон — лучшее лекарство. За ужином капитан спросил:

— Ну что, док?

— Спит, — ответил я.

— Спит?..

— Может, его разбудить? — вмешался в разговор Листред.

Кажется, Листред больше всех заинтересовался спасенным, но сдерживал свой интерес, чтобы не забегать вперед капитана. Неписаный этикет — капитан все знает, капитан всегда прав, — соблюдался в нашем кругу, как на всех кораблях.

Капитан взглянул на помощника и промолчал. Листред с большей сосредоточенностью уткнулся в тарелку. На вопрос помощника ответил я:

— Спасенный нуждается в восстановлении сил. Сон для кто полезен.

Однако к ночи в состоянии Текки наступили изменения к худшему. Поднялась температура, участилось дыхание. Больной начал метаться:

— Душно! — повторял он, комкая на груди рубашку. — Спасите!..

Я ввел ему пенициллин, но это не помогло. Спазмы сдавливали ему горло, судороги корчили тело.

— Тону! — выкрикнул он несколько раз. — Тону!

И так же неожиданно затих и открыл глаза.

— Я в каюте? — спросил он, пытаясь приподняться на локтях.

— Успокойтесь, — уложил я его опять на койку. — Не делайте резких движений.

— Я в каюте! — повторил он. — Спасен! Святая Мадонна! упал на подушку, закрыл глаза.

Спустя минуту, спросил:

— Что за корабль?

— «Элмери», — ответил я. — Идем из Сиднея.

— Как я сюда попал?! — вскрикнул Текки.

Коротко я рассказал историю его спасения. Он спросил:

— В шлюпке?..

— В шлюпке, — подтвердил я.

— Святая Мадонна! — повторил он. Некоторое время молчал, потом спросил, как мне показалось, самого себя: — Было это или не было?..

— Успокойтесь, — сказал я, стараясь как можно мягче обращаться к нему. Но эффект получился обратный, Текки вскочил:

— Верить этому или не верить?

Я опять уложил его на подушку.

— Вы ничего не знаете, ничего не знаете, — повторял он. Вы ничего не знаете! Кто это был, скажите? — обратился он ко мне, глядя в глаза. — Кто был? О, мамма мия!..

Похоже, что Текки свихнулся — это в океане бывает.

— Не надо волноваться, Артуро, — просил я.

Текки опять поднялся на локте:

— Вы знаете мое имя? Они тоже знали мое имя! Понимаете, знали!

— Вам надо успокоиться, — сказал я.

— Доктор, — спросил он, — вы католик?

Вопрос был из таких, что застают врасплох и не дают времени думать.

— Католик, — признался я.

— Я тоже католик, — сказал Текки, — и то, что я вам расскажу, будет чистейшая правда, клянусь вам.

Он сложил молитвенно руки, как перед распятием.

— Артуро, — сказал я, — вам надо подкрепиться. Я принесу тарелку бульону…

Больной не обратил внимания на мои слова. Поднявшись на локте и приблизив ко мне лицо, он заговорил горячо и быстро, словно опасаясь, что у него не хватит времени рассказать все.

— Клянусь вам, доктор, это необыкновенное происшествие! Я не поверил бы всему, что случилось, если бы это произошло не со мной. Но это произошло со мной, Артуро Текки из Милана, с пьяцца Челлини. Я могу умереть, доктор, в груди у меня все горит, — я дышал водой и натрудил легкие, — я умру, но я должен вам рассказать все, что случилось. У вас доброе лицо, доктор, вы католик, и вы поверите мне — католику. В святые минуты перед концом люди не лгут. Я не солгу вам. Не солгу ни в одном слове, доктор, только вы меня выслушайте.

Текки был в сильном волнении: руки его тряслись, глаза горели неистовством. Но я не знал, как отнестись к его словам. Был ли это бред, агония? Подозрение, что парень свихнулся, я отбросил. Говорил он логично, темпераментно, правда, но в его словах не было путаницы, все сводилось к одной мысли, которую он страстно желал высказать. И, надо признаться, я начёл уступать ему, он подчинил меня своей воле. Может, здесь примешивалось любопытство с моей стороны — о чем хочет рассказать человек. Определенно скажу: мне хотелось узнать его тайну, выслушать исповедь. И пожалуй, он был прав, ему оставалось недолго жить: щеки его рдели от лихорадочного румянца, на лбу выступил пот. Только глаза жили на исхудалом, заросшем щетиной лице. Они умоляли, требовали, чтобы я выслушал умирающего.