Михаил Грешнов - Продавец снов (с иллюстрациями)

— Тем и кончилось, — заключил он. — Деньги ухлопал на порошок. При перегоне в Штаты агент засыпался. По ниточке выбрали всех — одного за другим. Меня тоже. Разжаловали. Указали на дверь. Ни денег, ни будущего…

Ритц ушел поздно. В понедельник они посмотрят Харриса вместе.

— Одно дело ты, другое — вместе, — говорил Ритц.

Гейм соглашался. Харрис оставил в его душе тревогу.

— А крона была золотая? — спросил Ритц, уже переступивши порог. Мысль о кроне пришла ему в голову как озарение. Почему он не спросил о ней раньше?

— Золотая, — ответил Гейм. — Хотя… Рукой я ее не трогал.

Ритц кивнул и сошел с крыльца.

Что-то шевельнулось в нем неопределенное. Не мысль не образ — обрывок.

Он шел медленно по тротуару, прохожих почти не было, нал городом распростерлась полночь. Такси Ритц не взял. Мерный шаг помогал думать. Но придумать Ритц ничего не мог: вспомнилось круглое лицо Гейма, странный рассказ. Сейчас, наедине с собой, Ритц почти не верил в Харриса, в чудеса.

Так же медленно, не пожелав воспользоваться лифтом, Ритц поднялся по лестнице на пятый этаж, вошел к себе в номер. Раздевшись, не включая света, в номере было сумрачно от уличных фонарей, Ритц лег и заснул неспокойным сном.

Зато утром вскочил с кровати, очевидно, мозг, скрытно работавший во сне, шлифовал, оттачивал мысль, и теперь она пришла в голову Ритцу в готовом виде, развернувшись в нем, как пружина. Несколько минут Ритц стоял у окна, глядя на улицу, но не замечая ни людей, ни движения. Прислушивался к себе, к мысли, выстукивавшей в голове план действий.

— Дурак этот Гейм, тупица!.. — отошел Рнтц от окна. Первым его порывом было связаться с Геймом по телефону. Ритц схватил трубку, начал набирать номер, но тут же швырнул трубку на место. «Спокойнее», — сказал он себе. Не надо тревожить Гейма. Не надо подавать вида!

— О господи! — Ритц, как был, в пижаме, зашагал по комнате из угла в угол.

Иногда он издавал восклицания:

— Так! Конечно! Именно так!.. — Нервно потирал руки. Все или ничего!

Вспомнил, что эти слова не новы — говорил их, когда вкладывал деньги в предприятие с порошком.

— Но, господи, должно же повезти когда-нибудь мне!

Ритц метался по комнате в нетерпении.

В нетерпении прошли суббота и воскресенье. Ритц ел, пил, разговаривал со случайными людьми за стойкой бара. Но главным в эти дни было нетерпение. В понедельник с утра начал поглядывать на часы. Едва стрелки показали четыре, почти бегом направился к Гейму.

Он пришел раньше, чем появился Харрис. Некоторое время они сидели вдвоем — сытый, самодовольный Гейм и собранный, готовый к прыжку Ритц. Почти не разговаривали. Гейм считал, что все оговорено при первой встрече. Ритцу молчание Гейма было на руку. Ритц волновался: придет ли Харрис? От этого, казалось Ритцу, зависит его судьба, счастье или несчастье. Гейм молчал потому, что обдумывал, как освободиться от Харриса. Харрис не только пугал его, он сводил с наезженной колеи. Чудеса, фокусы, иллюзии, что бы там ни было, действовали ему на нервы, вызывали недоумение. Гейм не любил неясностей, они могли повлиять на его практику, благополучие. В сложных случаях он всегда опирался на кого-то другого — на консилиум, клинику и таким образом благополучно сбывал неприятного пациента с рук. Сейчас Гейм доволен, что он не один в ожидании Харриса, с ним Ритц. Гейм питал надежду, что и сейчас он сплавит пациента — пусть даже бездомному Ритцу: надо же помочь другу. Оба они немцы, хотя и родились здесь, в Филадельфии. В Филадельфии Гейм и Ритц окончили университет, но по образу мышления, по духу они немцы. Надо Ритцу помочь.

Наконец Харрис пришел. Втиснулся в полуоткрытую дверь боком. Вид у него был затравленный, глаза в смятении бегали, обшаривая Гейма и Ритца. Пиджак сидел на нем кургузо, галстук сбит набок. На мгновение Ритц почувствовал разочарование, до того пациент был ординарным. Не выдумка ли рассказ Гейма?

— Входите, — приветливо сказал Гейм, чуть приподнявшись в кресле. — Сегодня мы послушаем вас с коллегой. — Гейм кивнул в сторону Ритца.

Харрис слегка поклонился Ритцу и, волоча ноги, направился к креслу.

— Как вы себя чувствуете? — спросил Гейм.

— Все так же, — ответил Харрис.

— Естественно, — согласился Гейм. — С одной встречи не определишь глубину и характер болезни. Вот я и пригласил на консилиум доктора Ритца.

Харрис взглянул на Ритца, перевел взгляд на Гейма.

— Пожалуйста, — сказал тот, — повторите коротко, на что жалуетесь. Для коллеги. Да и мне послушать небесполезно. Повторите ваши… э-э… видения. — Гейм внутренне содрогнулся при воспоминания о чудовищной мухе. Однако вида не подал и даже улыбнулся пациенту.

Ритц молча смотрел в лицо Харриса.

Тот улыбнулся и тоже посмотрел на Ритца внимательным и глубоким взглядом.

Что-то дрогнуло в душе Ритца: взгляд Харриса был пристален, внимателен, проникал в душу.

— Пожалуйста, — сказал он, лишь бы что-то сказать. Отметил, что Гейм сказал это слово раньше, и он, Ритц, как попугай, повторил его. Это разозлило Ритца, и он отвел глаза под взглядом Харриса.

— Хорошо, — сказал Харрис. — Я повторю.

Медленно, тусклым голосом — Гейму казалось, что пациент в еще более угнетенном состоянии, — Харрис повторил жалобы, о которых Гейм уже слышал. Иногда пациент останавливался на полуфразе, словно к чему-то прислушиваясь, раза два оглянулся через плечо. Гейм тоже оглянулся, чувствуя, что рассказ Харриса действует на него. Так бывает в лесу ночью, когда из-за каждого дерева ждешь чего-то и не знаешь, чего.

Ритц, наоборот, превратился в слух, не отрывал глаз от лица пациента. И этим, кажется, смущал Харриса, тот несколько раз дернул плечами, словно стряхивая с себя внимание Ритца. В такие мгновения речь его становилась замедленной, он выдавливал слова через силу.

«Что за человек? — думал Ритц. — Какое у него заболевание? Самовнушение, галлюцинации?» Мелькнула даже мысль, что Харрис отчаянный наркоман. Но нет, у наркоманов не такие глаза, не такой взгляд.

— Я хочу быть человеком. Обыкновенным человеком! — заключил свой рассказ Харрис.

— Ну, а эти… галлюцинации? — спросил Ритц, невольно ругая себя за жестокость и обнаженность фразы. Спокойствие боролось в нем с нетерпением, нетерпение прорвалось в этих словах.

— Галлюцинации? — переспросил Харрис, перевел взгляд с Ритца на середину стола.

Тотчас на столе появилось яблоко — краснобокое, свежее, от него так и пахнуло запахом сада. Рядом, на стопке бумаги, появился серебряный талер чеканки шестнадцатого века. Талер был массивным, тяжелым, бумага просела под ним, сморщилась по окружности.

— Такую монету я видел в музее, — сказал Харрис. Гейм и Ритц смотрели на талер, но он тут же исчез. Однако вдавленный круг на бумаге остался, и в продолжение последующего разговора Ритц поглядывал на круглое углубление, пока бумага постепенно не разгладилась.