Александр Рубан - Сон войны (сборник)

Дашка вздохнула, поднялась из-за стола и, взяв братину, пошла вон из светлицы. Едва она закрыла дверь, Мефодий, подмигнув мне, расстегнул комбинезон и вытащил из-за пазухи металлическую фляжку со скорпионом на выпуклом боку — непременный атрибут рейнджеров двадцатого века и американских астронавтов двадцать первого.

— Уж этого она бы нам ни за что не позволила, — объяснил он, свинчивая колпачок, и плеснул на донышко в обе чары.

— Земная? — спросил я, осторожно нюхая.

— Небесная. От Люськиных щедрот… Залпом! И рот не открывай — дыши носом, пока не закусишь.

— Понятно. А плохо не будет?

— Будет хорошо. Ну — без чока, за дядю Бена.

Я скрупулезно выполнил инструкции Мефодия, отдышался и дважды сморгнул набежавшую слезу.

— Дядя Бен… — начал Мефодий перехваченным голосом. Задохнулся, тоже сморгнул слезу, помотал головой и продолжил:

— Дядя Бен был Колумб… Его «Санта-Мария» вернулась из дальнего плаванья — одна, истрепанная штормами, но с радостной вестью и с грузом вест-индского золота в трюме. И потерпела крушение возле родных берегов. Золото затонуло, а радостную весть никто не захотел услышать. Мы проскочили Предел, потомок! Дважды: туда и обратно. Но при этом ни разу не разворачиваясь. Потому что ТАМ нет направлений. Ты этого не поймешь. Я тоже не понимаю, но я привык к этой мысли: дядя Бен вбивал ее в мою тупую думалку с пятилетнего возраста. И вбил накрепко. ТАМ, где всегда разомкнуты окружности и сферы, такое понятие, как «вектор», теряет смысл. Это возможно вычислить, но нельзя представить. Хвала материи: она упорядочивает пространство. Но ТАМ ее слишком мало… Штурманы «Лены» и «Юкона», полагая, что их корабли сбились с курса, скомандовали корректирующий маневр. А парус — так легок, так тонок и так удален от массивной гондолы!.. На флагманском мостике не было штурмана — штурман скорбел почками, и его замещал бортвычислитель «Юкона», вовремя освоивший смежную специальность и оказавшийся под рукой. Дядя Бен. По его команде были остановлены реакторы, «Луара» легла в дрейф и подобрала шлюпки с экипажами потерпевших крушение парусников. В одной из шлюпок была моя мама, беременная мной. От папы осталась лишь гордая и грешная душа. В облачке пара, красиво подсвеченном парусами. Аминь!..

Он снова свинтил колпачок и наклонил фляжку над своей чарой, но что-то ему помешало продолжить движение. Я с трудом сфокусировал взгляд и понял, что на чару легла маленькая Дашкина ладонь. Мефодий усмехнулся, отвел фляжку и, наклонившись, поцеловал ее запястье.

— Мне надо, — сказал он, поднимая лицо.

— Я знаю, — тихо ответила Дашка. — Но ведь ты уже.

— Да? — удивился Мефодий.

— Да. Я слышала.

— Значит, не подействовало. Я даже не заметил. Веришь?

— Я твоему Елисею когда-нибудь глаза выцарапаю.

Мефодий посмотрел на меня, разочарованно вздернул левую бровь, завинтил фляжку и сунул ее за пазуху. Дашка уже сидела на своем месте. Полную братину она поставила на середину стола, подальше от Мефодия, а к нему придвинула какую-то тарелку.

— Продолжай, — попросила она, подперев кулачком подбородок. — Тебе надо рассказать все, продолжай.

— На чем я остановился? — спросил Мефодий, застегнув на груди комбинезон.

— Уже не рискуя ни совершать разворот, ни даже погасить парус… подсказала Дашка. — А дальше?

Уже не рискуя ни совершать разворот, ни даже погасить парус, «Луара» продолжала инерционный полет. Масса гондолы, как вылитая за борт китовая ворвань, предохраняла экипаж от зыбей Предела, создавала в себе и вокруг себя микроскопический штиль старой доброй Эвклидовой геометрии. Шли годы. Растения в оранжереях непредсказуемо мутировали в искусственном освещении. Рождались и росли дети, не видевшие звезд. Вспыхнули и были подавлены железной рукой капитана два больших мятежа и несколько малых бунтов. Мефодий научился сначала летать, а потом ходить. Мама умерла при родах. Дядя Бен и компьютер стали его первыми собеседниками.

Самой сильной из первых осознанных эмоций Мефодия была ненависть: он страстно возненавидел Осипа Тяжко — за то, что тот оказался прав. Дядя Бен смеялся над этой ненавистью. «Не бывает правоты навсегда, — говорил он. Не бывает абсолютных истин. Даже дважды два не везде четыре». «Но ведь асимптота недостижима — на то она и асимптота», — возражал Мефодий. «О да! Ахиллу ни в жисть не догнать черепаху!» — смеясь, отвечал дядя Бен. И объяснял апории Зенона, отложив на время тетрадь Мефодия с недоподчеркнутыми красным ошибками в дифференциальных уравнениях.

Что человеческая культура без математики? И что математика вне ее? Существуя как будто бы в разных пространствах, они формируют друг друга. Как тонкий узор атомарных цепочек металла в двуокиси кремния: формируя друг друга, узор и кристалл образуют поющую устрицу… Дядя Бен был очень сильным математиком и в высшей степени культурным человеком. До хрупкости маловероятное сочетание.

«Земля!» — закричал однажды марсовый «Санта-Марии».

«Звезды!» — оглушительно заорал в интерком дежурный оператор «Луары».

Почти шесть лет прошло с момента погружения в Предел. И вот сомкнулись вновь окружности и сферы, опять возникли направленья, и звезды стали походить на звезды. «Смотрите, — плача говорили взрослые. — Смотрите же! Вот точно такими мы видели их на Земле…»

Нет, не совсем такими. Не точно.

Прямо по курсу, чуть-чуть в стороне от скомканного паруса «Луары», мигала слабая зеленоватая точка — Солнце. А за кормой в полнеба полыхало рыжее мохнатое светило. Как вскоре показал спектральный анализ с поправками на эффект Допплера, это была не Проксима Центавра, а Денеб — Альфа Лебедя. И самое странное: флагман Восьмой Звездной не приближался к ней! Он удалялся от нее — на девяноста пяти сотых световой. Парус «Луары» медленно, словно нехотя, расправлялся под дуновением легкого звездного бриза.

Беседуя с Мефодием, дядя Бен и компьютер успели изрядно погутарить и между собой, обсасывая то апории Зенона, то парадоксы парастереометрии Молодцова. Захар не знал их языка — но исправно подбрасывал тему за темой. Обратно «Луара» летела не наугад. Второе погружение в Предел произошло в расчетное время, в рассчитанном месте и с рассчитанной скоростью. С парусом, погашенным за несколько минут до погружения.

Спустя три года по бортовому времени «Луара» косо пронзила плоскость эклиптики в районе орбиты Урана и стала удаляться от Солнца в направлении на Южный Крест. И еще полтора года понадобилось, чтобы снизить скорость с 0,98 световой до планетарной и вернуться в Систему.

— Дальше ты знаешь, — сказал Мефодий.

Да, дальнейшее мне было известно. Двадцать с половиной лет тому назад я сам распутал путаницу в официальных сообщениях комиссии ООМ и, возгордясь, немедленно отправил подробное письмо в Академию Наук Сибирской Федерации. С формулами, картами и графиками. Спустя три месяца я уже принимал трудовые процедуры на Ваче. Мой лечащий наставник выбивал из меня математическую заумь: то километровыми кроссами по сугробам, то охотой с голыми руками на волка (ни в коем случае не убивать, их у нас всего сорок три!), то весенним строительством ветроустойчивых стаек для тех же волков в противогазе и в герметичном прорезиненном балахоне. И выбил напрочь…