Владимир Васильев (Ташкент) - Гостиница

Просветленная площадь от страха на миг затаила дыханье,
Наблюдая, как он по стене вертикальной восходит.
Шаг, другой… Выше, выше… Как будто становятся стопы стихами,
В тихом ямбе шагов заменяя мгновеньями годы.
И за маму держась, вслед Поэту Девчонка шептала:
— Я теперь буду жить, чтоб когда-нибудь вымечтать Вас…
А потом вышло солнце
и видно Поэта не стало…

За шагом шаг идя по вертикали,
Он ощущал, как крылья за спиной,
Поддержку взглядов, что его искали

Все выше на стене, не под стеной
Пятном кровавым на горизонтали
Бетонных плит под коркой ледяной.

Он видел Путь… Мельчайшие детали
К себе его приковывали взор
И вехами его Дороги стали…

Поэт забыл про вековечный спор
Декартовых осей координатных,
Как забывают скучный разговор.

В его душе тревожный крик пернатых,
Напуганных визитом в небеса,
Звучал, как незнакомая кантата —

Столь были музыкальны голоса.
Вниз серой мутью опускался смог
Туда, где крыш бугрилась полоса,

Как смятое в отчаяньи письмо.
А синева все гуще наплывала
И постепенно становилась тьмой.

Но все ж воздушных замков не скрывала,
Что, очертания меняя, плыли в даль,
Которой ни конца нет, ни начала.

Заметно покраснела смога сталь
В горниле деловитого заката,
И вечер краски соскоблил с холста,

Который день раскрашивал богато…
Мир собирался погрузиться в ночь,
Надеясь утро обрести когда-то.

Поэт же уходил от мира прочь…
Нет — просто шел вперед Своей Дорогой,
Чтоб тесноту незнанья превозмочь

И к Истине приблизиться немного.
Но знал Поэт, что Истина не вне,
А в нем самом живет заветным слогом,

Мелодией, звучащей в тишине,
Что суетному слуху недоступна…
И ощутил себя он в глубине,

Где возноситься глупо и преступно.
Достойно же — идти бесстрашно вглубь,
Где то мельчает, что казалось крупным,

А кто казался мудрецом — тот глуп,
Поскольку в Глубине свои законы…
И уходил Поэт в ночную мглу,

Как в неизвестность пропасти бездонной.
И взоры звезд он ощущал, как зов
Земной Надежды многомиллионной.

А Путь пред ним был светел и суров
Светился в темноте, но не слепяще,
Открыт для гроз, дождей, снегов, ветров…

И для духовных, и для настоящих —
Ведь истинна тогда природы скорбь,
Когда душа, в ней сущая, скорбяща.

Плыл за Поэтом облачный эскорт,
Как айсберги бездомные по морю,
Как прошлого и будущего спор,

Присутсвующий в каждом разговоре.
Но он его почти не замечал,
Поскольку в Тишине ни с кем не спорил.

И вдруг открылось: светлая печаль
Путь в тишину Познанья освещает,
Как келью одинокая свеча…

Поэт шел в высь, что с глубью совмещалась,
И каждым нервом в мира нерв врастал,
Переливаясь из печали в жалость,

Из жалости — в отчаянья оскал,
Слегка смягченный трепетом надежды.
И становилась знанием тоска…

Вернее, что тоской казалось прежде.
Объятый полнотою бытия,
Он ощущал себя в «чужой одежде» —

Пацан, надевший шлем богатыря,
Комарик в многомерной паутине…
Вселенная, секретов не тая,

Пред ним сверкала, как мираж в пустыне:
Все чувства внемлют — разум суть неймет,
И тает «Я» от чувств, подобно льдине,

Чтоб дальше духа длить круговорот…
Уже почти не ощущая тела,
Поэт искал сюжета поворот,

Чтоб вновь пред ним Дорога заблестела.
И в тот момент, когда ее обрел,
Она под ним как будто бы просела,

Вернее, он, как в облако орел,
В нее влетел и потерял пространство,
Где роль свою прекрасно знал и вел.

И времени забыл непостоянство,
И ощутил такую Тишину,
Из коей смерть высасывает яд свой.

Он мертвым камнем шел и шел ко дну
Той пропасти, что испокон бездонна —
Невольник у безмыслия в плену.

Но, как рассвет во мраке заоконном,
Почувствовал Поэт в пространстве мир
Чуть ощутимо, неопределенно…

И появилось Время — целый миг,
В который жизнь себя осознавала…
Потом — провал… И снова — свет из тьмы…
Конец безмыслия?.. Мышления начало?..
Он ощущенью бытия был рад,
Чтоб для него оно ни означало…
За мглой — туман… Светотеней игра…
Прозрение подобно вспышке света:
Он видит Мир!.. Живой, а не мираж,
Но странный — треугольная планета!..
Как будто Бог, разрезав целый шар,
Одним куском пожаловал Поэта…
«Кому ж еще достался Божий Дар?!..
Кто растащил прекрасный мир по норам?
Что было здесь — вселенский взрыв, пожар?..
Кто здесь выказывал свой сатанинский норов?..
И как мне снова мир соединить
Для новой жизни, а не для раздора?!
Но, может быть, и в этом можно жить?..
И для кого-то он — верх совершенства?..
Ну, кто я здесь, чтобы о нем судить?..
Кто я теперь?.. И в чем мое блаженство?..
Куда исчез прямой и ясный Путь?..
И чье незримо надо мною шефство?..
Как я посмел в случайный мир свернуть,
Когда меня вела надежда ждущих?
Я должен разгадать Дороги суть!..
Чтоб невзначай вселенной на разрушить…»
Он осознал, что обнимает мир,
От одиночества спасая и удушья,
От пиков гор до распоследних дыр,
Как может обнимать лишь атмосфера,
Собой заполнив мира глубь и ширь.
Как Вечный Дух — Любовь, Надежда, Вера…
Да, мир сей неказист и угловат,
Но в нем — свои гармония и мера.

Их должен научиться видеть взгляд,
Когда желает мир спасти любовью…
Желает ли?.. Конечно!.. Был бы рад!..

И, может быть, спасет, но при условьи,
Что в мире есть желание спастись,
Иначе благо обернется кровью…
Но если Дичь имеет, где пастись,
А Хищник день за днем насыщен Дичью,
Не стоит покидать мессиям высь —

Слепое мессианство неприлично…
Он был везде… Поскольку вездесущ…
Хотя такое свойство непривычно,
Он им овладевал, вникая в суть
Всех странных форм своих контактов с миром:
Дыханья, ветра, шороха в лесу,
Сушильщика, когда в природе сыро,

Дарителя дождя, когда в ней сушь,
Борея грозного и нежного Зефира.
Он песней наполнял лесную глушь,

Играючи травой, листвой, ветвями…
Но не было в глуши заблудших душ,
Которых он спасать привык словами…

И все же обладал душою Лес —
Он чувствовал ее существованье
В очаровании лесных чудес.