Владимир Васильев (Ташкент) - Гостиница

Девчонка подошла к распятию и подняла голову вверх. Еще детские мужские принадлежности Мессии нависали над ней подобно маленькому заварочному чайничку. Она вдруг живо представила, как из него льется «заварка» и, неудержавшись, захихикала, сделав шаг назад.

— Какого хрена, Дева Мария? — нахмурился атаман. — Ты портишь мне весь спектакль своими неуместными хиханьками.

От этих слов она захихикала еще пуще.

— Тьфу ты! — в сердцах сплюнул атаман. — Дура на мою голову!.. Подставьте ей табуретку, не дотянется, — приказал он.

Пацаны шустро подставили под хрест табуретку.

Она легко заскочила на нее и подняла голову. Их глаза встретились. Немая сцена длилась секунд десять-пятнадцать. Потом атаман не выдержал.

— Не тяни резину, сучка!.. Пора кончать!..

Девчонка вздрогнула от окрика и, протянув левую руку, приняла в нее «чайничек», отставила правую с ножом, как бы замахиваясь, и вдруг, потянувшись, коснулась губами в легком поцелуе «носика» «чайничка».

— Извращенка! — прорычал атаман сзади.

— Нет! — повернувшись к нему на табуретке, звонко ответила Девчонка. — Он не такой, как все, и не заслужил этого … Я не хочу!..

— Ну, и черт с тобой! — махнул рукой атаман. — Слезай… Только ведь теперь долго подыхать будет… Однако, — задумался он на мгновение, — однако, гениальная импровизация, пресвятая!.. Один оргазм с меня, — шлепнул он проходящую мимо Девчонку по голому задику.

Та замахнулась было, но атаман, игриво хихикая, отскочил, и она прошла к своему стулу.

— Да, — подтвердил атаман, — предвижу ниагарские водопады слез умиления, хотя и было сыграно на грани… А я дурак! Чуть было не испортил образ… Кастрированный Мессия — это неэстетично. Не приняли бы… Пущай подыхает не спеша…

Мальчик промычал что-то нечленораздельное с хреста.

— Уж не обессудь, Мессия, — вздохнул сочувственно атаман, — такая уж ваша судьба мессийская… Чем дольше будешь подыхать, тем дольше будут помнить и боготворить… Но ты не сумлевайся, — хихикнул он, — сегодня же тебя воскрешу. Не буду трое суток гноить, как Бог-отец сыночка своего. Так что мучайся спокойно… А мы пока твоим фантоматом займемся, чтобы со скуки не сдохнуть. Вот только выпьем еще разок с апостолами твоими… Ну-ка, все к столу!

Пацаны с готовностью сбежались к повелителю. Разлили коньяк.

— Предлагаю гуманный тост! — провозгласил атаман. — За быструю смерть и быстрое воскресение нового Мессии!..

Они дружно сдвинули стопки. Атаман повел своей, приветствуя Мальчика, и опрокинул содержимое в глотку.

Но Мальчик этого уже не видел — сначала мир заволокло черно-красной мутной пеленой, а потом он и вовсе исчез.

Не видел Мальчик, как его палачи, закусив, подключили к питанию фантомат, напялили на головы фантоматические колпаки и развалились на лежанках, установив по каждому каналу свою фантограмму.

Однако Мальчик пребывал не в полной бессознательности. Ему казалось, что вокруг слышится какое-то шуршание и тяжелый скрежет, словно камни лениво трутся друг о друга. Через некоторое время он ясно ощутил себя растением, побеги которого пытаются пробиться сквозь каменную осыпь. Некоторые побеги зажало, и растение осторожными-осторожными движениями в разных направлениях пыталось их освободить. Оно направило туда другие свои побеги, чтобы они оплели камни и приняли их тяжесть на себя, пока плененные освобождаются…

— Эй ты! Подох, что ли? — услышал он вдруг громоподобный голос и ощутил удар острого камня по корням.

«Нет, — дошло вдруг, — это не камень… Кто-то кулаком ударил в бок.»

Мальчик с трудом открыл глаза. Сквозь мутную пелену всплыла колеблющаяся пьяная рожа атамана.

— Слышь, браток, — услышал он ирреально плывущий и резонирующий голос. — Я должен тебе сказать, пока эти твари кайф ловят, что мы с тобой чужие в этом мире. Мы с тобой тут в командировке… Вот сотворим этим амебам мессию и отвалим обратно… Туда, где нас ждут и любят… Даже больше… Я чувствую, что мы с тобой — это одно и то же, только в разных телах. Умрет твое тело, и ты перейдешь в меня. Умрет мое — я перейду в тебя… Мы здесь в гостинице , как писал Сенека… Тебе больше повезло — пора домой… Хочешь, я кончу тебя поскорей? Чтобы ты не мучался в этом клоповнике… Ты слышишь меня, братик?..

Мальчик сосредоточил на нем расплывающийся взгляд.

— Ты простил меня? — спросил атаман.

— Мне жаль тебя, — ответил вдруг противоестественно ясным голосом Мальчик.

— Тебе меня?! — пораженно вскричал залитый пьяными слезами палач.

— Мне жаль тебя, Стон Вулкана, — четко произнес Мальчик. — Тебя никто не любит ни там, ни здесь…

Эта фраза отняла последние его силы, и резкая боль от того, что атаман схватил его за бока, оттянув кожу, и потянул к себе, унесла Мальчика обратно в странное беспамятство. Он не слышал, как палач тряс его и требовал:

— Повтори, что ты сказал! Что ты несешь? Какой еще стон вулкана? Где это там?!.. Отвечай же, дерьмо собачье!.. Вырубился, тварь!.. Слабак!.. Молокосос!.. Всего-то ничего провисел, а вырубился… Еще и ноги ему не пробивали… Почему это меня никто не любит?! Вот эти все меня любят — я им и отец, и мать, и брат, и друг!.. Впрочем, ты прав… И не нуждаюсь я ни в чьей любви… Ни здесь, ни там… Я свободен!.. И не тебе, не тебе — мне жаль тебя!.. Нет, не жаль мне тебя, — махнул он рукой и соскочил с табуретки. — Слишком большая роскошь — жалеть слабаков, которые ни за понюх табаку попадают на распятие… Ну, и подыхай… А я тоже кайф половлю…

Он плеснул себе коньяка в стопку, выпил и, напялив фантоматический копак, завалился на лежанку.

… Растение ухватилось всеми своими побегами за камень, зажавший один из них, и попыталось потянуть его вверх. Высвобождающиеся ткани пронзила нестерпимая боль, и если бы Растение умело орать, оно бы заорало так, что рухнули горы… Вдруг оно почувствовало, что к листьям пробивается свет и…

Мальчик открыл глаза, глядя в сторону освобожденного побега… Там, зажав большими черными клещами длинный окровавленный гвоздь, раскачивалось белое тело Березки.

— Потерпи, малыш, — чуть слышно прошелестела Березка.

И Растение направило свои побеги в другую сторону, где еще мучался в плену их собрат. Пробираться приходилось сверхосторожно, потому что в любой момент один из спасателей мог оказаться между камнями. Все время слышался монотонный скрежет их движения. Свет сменялся тьмой, тьма сменялась светом, а спасатели спешили на помощь… Наконец, они уцепились за злополучный камень, принимая на себя его тяжесть… И мгновением резкой боли ознаменовалось освобождение второго побега…

— Ну вот, малыш, — прошелестела Березка, — потерпи еще чуть-чуть… Осталось совсем немного.