Хуан Мирамар - Несколько дней после конца света

Говоря все это, священник подчеркнуто обращался к командиру гусар и недовольно косился на шестиконечные звезды на погонах Га-Рицона.

Из соседнего с собором здания, где, должно быть, находилась канцелярия Патриарха, вышел монах в сиреневом клобуке и подошел к говорившим.

– Как он? – спросил священник у монаха.

– Бог милостив, оклемался, – ответил тот, и Рудаки подумал, что речь идет, очевидно, о епископе, пострадавшем от бандитов.

– Мы оставляем у вас небольшой отряд и будем поддерживать с ним постоянную связь. Если надо будет, пришлем подкрепление, но я думаю, они больше не сунутся. Покормите потом моих людей и разместите на ночь, – говорил священнику гусар.

– Конечно, конечно, всенепременно. Бог вас благословит, – благодарил и кланялся священник, а гусар громко позвал:

– Сторженко!

Подскочил гусар с какими-то малопонятными символами в петлицах и лихо отсалютовал.

– Вольно, вольно, капрал, – сказал командир отряда, – давайте отойдем в сторонку, – и они отошли в сторону.

– Я поеду, поручик, – крикнул Га-Рицон командиру гусар.

Тот обернулся, приложил два пальца к кепи и неодобрительно покосился на Рудаки – нелепую фигуру в длинном плаще и надвинутой на уши каске. Рудаки смутился, снял каску и пошел за Га-Рицоном к выходу.

Джип действительно никуда не делся, и возле него все так же грохотал танк, окутанный синеватым дымом выхлопа. Вскоре они уже ехали по площади, объезжая памятник Хмельницкому, и Рудаки вспомнил, что там, в Патриархате, ведь должны были находиться Чинчуки, а он даже не поинтересовался, как они там.

«Эх! Дурья башка! – мысленно выругал он себя. – Да чего уж теперь…» – и спросил Га-Рицона:

– Куда мы теперь?

– Надо на Подол подъехать, посмотреть, как там у синагоги, – ответил тот и надолго замолчал.

Пока ехали, Рудаки думал о нацистах и даже не о нацистах, а о национализме, который ему, по сути, человеку без родины, казался диким и совершенно неуместным в это время.

«А вот поди ж ты, – размышлял он, – как глубоко сидит он в народе: вот местные антисемиты, как только появилась возможность, стали сводить счеты с евреями. Евреи вот тоже первыми напали на немцев, хотя, конечно, тут их дело правое. А этот поп, – вспомнил он, – как принципиально он не обращался к Га-Рицону, а ведь служитель Церкви Христовой – „несть ни эллина, ни иудея“, так сказать. И украинцы тоже имеют право молиться на своем языке и, если подумать, и на независимость право тоже имеют».

Он так был поглощен своими размышлениями, что только сейчас заметил, что их джип еле ползет, а Га-Рицон дергает его за рукав и что-то говорит.

– Что? – переспросил он.

– Немцы, – ответил Га-Рицон, – мотоцикл вон там, впереди, смотрите, арестовали, похоже, кого-то. Там у них женщина в коляске и ребенок, кажется.

Рудаки увидел недалеко впереди мотоцикл с коляской, на мотоцикле сидели немецкие солдаты в касках и потемневших от дождя плащах, а в коляске была женщина, одетая во что-то яркое и пестрое и державшая на руках ребенка. Рудаки испугался, а Га-Рицон взял в левую руку автомат и прибавил скорость.

– Что вы собираетесь делать? – спросил Рудаки дрожащим голосом.

– Не бойтесь, профессор, – усмехнулся еврей, – это же куклы. Не надо только в них стрелять – тогда они отвечают. Он поравнялся с мотоциклом и громко крикнул:

– Halt! Herr Kommandant befähl uns dieses Weibstück zu übergeben! [22]

Мотоцикл остановился и немец, сидевший впереди, сказал:

– Jawohl! [23]– приложил руку к каске и крикнул женщине: – Raus!. [24]

Цыганка молча вылезла из коляски, прижимая к себе ребенка, и, подобрав юбки, быстро забралась в джип. Как только джип тронулся, она тут же разразилась громкими проклятиями, призывая на головы немцев и их родственников всевозможные беды, среди которых самой невинной напастью была чума. Ребенок, оказавшийся не таким уж маленьким, тут же схватил сзади каску Рудаки и пытался ее стащить. Пока Рудаки сражался с ребенком за каску, немецкий мотоцикл свернул за угол и скрылся.

Возле синагоги все было спокойно, Га-Рицон недолго поговорил на иврите с бойцами Самообороны, охранявшими синагогу, и они поехали обратно в Майорат. Больше ничего достойного внимания по дороге не случилось, а как только они подъехали к пропускному пункту, цыганка схватила ребенка, выскочила из машины и побежала прочь. Рудаки окликнул было ее, а Га-Рицон только пожал плечами. Позднее выяснилось, что она прихватила радиотелефон, лежавший на сиденье.

На этом приключения Рудаки в оккупированном городе закончились – в общежитии Ива посадила его под домашний арест. А скоро закончилась и оккупация – через десять дней немцы исчезли из города так же внезапно, как появились. И слава богу, потому что, как сказал Иванов, никакого действенного средства борьбы с ними на совещании у Гувернер-Майора придумать не удалось.

После ухода немцев стала постепенно налаживаться прежняя жизнь. Горожане, которые прятались в Майорате, вернулись домой, и многие окончательно перебрались из подвалов в квартиры – «землетрусы» не случались уже давно, да и страх перед ними как-то ослабел по сравнению с только что пережитой войной, которая далеко не для всех оказалась игрушечной. Как для военной игры, устроенной Аборигенами неизвестно для каких целей, в ней было немало жертв: погибло много бойцов Еврейской самообороны, были потери и у гусар; в перестрелках с отрядами Майората и Самообороны было убито несколько местных фашистов, осмелевших с приходом немцев; были жертвы и среди мирных горожан.

После войны Рудаки переехали в свою старую квартиру на дальнем Печерске. Аврам сначала с опаской ходил по квартире и плохо спал по ночам, опасаясь своего двойника в итальянском галстуке, но потом как-то привык и забыл о нем, тем более что появились новые заботы – почти все продукты, накопленные в ивановском подвале запасливыми женами Иванова и Рудаки, во время оккупации исчезли – то ли немцы их реквизировали, то ли просто побывали в подвале грабители, но осталась лишь овсяная крупа и немного тушенки, сохранившейся в квартире у Иванова.

Мамед жаловался на трудности послевоенного периода и кормил плохо, а скоро и совсем отказал от стола, говоря, что содержание кота ему дорого обходится и что кот мышей больше не ловит, потому что ловить стало некого. Хорошо еще, что удалось уговорить его оставить все-таки кота на неопределенное время, пока «Аврам-бей паек не получит».

Поэтому завтраки в семье Рудаки проходили невесело, впрочем, как и обеды. Не способствовала бодрому настроению и унылая погода позднего октября, необычно в этом году холодного.

– Надоела каша – сил нет, – Рудаки отложил ложку и уставился в окно.