Теодор Старджон - Рассказы

А я ухожу.

Я подаю в отставку с большой радостью — и не потому, что потерпел неудачу со своим замыслом, а потому, что Орлов и его работа, и его образ жизни значительнее любого бизнеса, карьеры или престижа, к которым я никоим образом не хочу быть причастным.

Вы назовете меня отщепенцем, но я буду продолжать лечить, буду делать то, чему меня учили, и на руках у меня будет не больше грязи, чем бывает от прополки грядки баклажан. И вы никогда не сможете обвинить меня во врачебной ошибке потому, что я вас раскусил.

Документы, подписанные Орловым, вам не помогут, поскольку существует Орлов, существует дистиллят и существую я. Именно поэтому люди станут поправляться и будут, платить за излечение тем, что смогут собирать урожаи помидоров или рубить лес.

И подумайте еще об одном: раз есть Орлов, и тем более, раз есть и Орлов, и я, то впереди предстоит еще много всякого — различных новых веществ, методов и идей.

Но Вы обо всем этом и слышать больше не хотите. И не можете, не правда ли?

Конечно, подобная история могла приключиться только с «Морской раковиной». Было бы странно, если бы это произошло с каким-то другим моим творением. Сколько раз я ее переделывал!.. Сначала так назывался рассказ, но мне его возвратили. Я переписал его в повесть, затем в роман; потом в коротенькую миниатюру. От отчаяния я сотворил из «Морской раковины» совсем уж позорную эстрадную шутку из трех предложений — и все попусту: продать произведение с таким названием никак не удавалось, хоть ты тресни! Как извращенец, я испытывал постыдное удовольствие от постоянного общения с моим фетишем, а редакторы со временем настолько, к нему привыкли, что возвращали рукопись, едва пробежав глазами название. Скопившимися письмами-отказами можно было обклеить все стены моего нового дома (который еще предстояло приобрести на вырученный гонорар).

Теперь вы представляете, что я испытал, когда «Морскую раковину», наконец, купили. Это было как удар, как смерть близкого человека. Я вдруг почувствовал, что не переживу ухода самого дорогого для меня творения.

На сей раз под тем же названием значилась телепьеса, хотя изменения в первоначальный текст рассказа были внесены сугубо косметические. По сути, это была все та же незабвенная «Морская раковина». Знаете, такая мягкая, окрашенная в пастельные тона лирическая история двух юных любящих существ; повзрослев, они еще трижды встречались, каждый раз передавая Друг другу раковину, как символ любви… В общем, сюжет как сюжет, черт с ним; самым сильным моментом были диалоги. Тоже такие все из себя мягкие, ненавязчивые, в пастельных тонах. Очень милые, наивные и безыскусные — и совершенно нетоварного вида…

Однако на них-то и клюнул молодой рецензент «Объединенного телевидения». Корпорации как раз требовалось что-то в этом духе, нечто мягкое и ненавязчивое «художественное», как они это понимали. Не слишком серьезное, не динамичное, а, наоборот, слегка расслабляющее. Главным для компании была не моя пьеса, а техническая новинка, которой предполагалось ошарашить телезрителей: «полихромное изображение». Иначе говоря, — цвет. А у меня все было как раз такое мягкое, пастельное… — ну, вы понимаете?

И вот настал заветный вечер. Откинувшись в стареньком кресле, которое и антикварным-то назвать нельзя, скорее «ископаемым», — я уставился на экран, где мое изрядно застывшее в развитии дитя смотрелось вполне недурно. Признаться, я ожидал худшего. Они не ошиблись, выбрав именно «Морскую раковину» для демонстрации новой техники: программа шла час, достаточно времени и для демонстрации цветозаписи, и для рекламы ведущей парфюмерной фирмы, купившей экранное время.

Первая половина пьесы мне просто понравилась, и я расслабился, получив удар иод дых после окончания второго акта, в первую рекламную паузу. Они были предусмотрены в контракте, и я не ждал ничего предосудительного. То, что я увидел, выбило меня из колен.

Представьте! Молодая элегантная пара беседует в изысканном театральном фойе. Она: «Вам понравилась пьеса, мистер Робинсон?». Он: «От нее воняет. Как и от вас, дорогая».

Вот так, не больше не меньше. Как и многие телезрители, я мало обращаю внимание на рекламу, но тут аж в кресле подскочил. Какое они имеют право так обращаться с моей пьесой, мало ей досталось до того?

Однако девушка на экране, казалось, ничуть не смутилась и с очаровательной улыбкой ответила: «Вполне с вами согласна». И тут он внимательно так оглядывает ее, принюхивается и спрашивает: «Что это за духи?». Она: «Donx Reves» от Бербсло. Как вам?». Он: «Вы слышали, что я сказал о пьесе».

До начала третьего акта я не досидел. Мои пальцы уже лихорадочно набирали номер «Объединенного телевидения». Мне казалось, аппарат визиофона раскалился добела и вот-вот запылает, но тут на экране возникла божественная мордашка секретарши.

— Соедините меня с Гриффом. Немедленно!

— Мистер Грифф сейчас занят, мистер Гамильтон, — пропело в ответ чудесное создание. — Вы подождете, или я вам перезвоню?

— Ни то, ни другое, Дороти, — проревел я. Мы-то с ней были знакомы со школы, это я помог ей получить место у Гриффа, который заведовал сценарным отделом в ОТ. — Мне дела нет, с кем он там завис. Немедленно соедини меня с ним. Со мной такие штучки не пройдут! Я на него в суд подам. Я разорю всю вашу паршивую компанию! Я…

— Эй, полете, Тед, — сменила тон Дороти. — Что вы сегодня, с ума все посходили? Если уж тебе так приспичило, то знай, что в данный момент Грифф говорит с самим стариком Бербело, и тот тоже грозит судом. Да что с тобой?

Я все еще не мог врубиться и продолжал бушевать:

— А-а… так это Бербело! Я и его прищучу. Крыса! Старый… А ты-то что улыбаешься?

— Так ведь Бербело собирается подать в суд на тебя, — хихикнула она. — И готова держать пари, Грифф к нему присоединится, чтобы только старик угомонился. Вот будет потеха! — И, прежде чем я сумел проглотить это, она переключила меня па Гриффа.

Тот выглядел па редкость паршиво, безостановочно вытирая платком отвисшие щеки.

— Ну? — буркнул он дрогнувшим голосом.

— Ты что себе позволяешь, умник? — разом выпалил я. Что за фокусы с моей пьесой? Чья это идея с рекламным роликом? Бербело? Что за…

— Послушан, Гамильтон, — перебил он меня. — Не кипятись. — Руки у него заметно тряслись. Очевидно, после пистона, который ему только что вставил старик Бербело. Ничего непоправимого на самом деле не произошло. Это дурацкая ошибка, уверяю тебя…

— Ты, надутая развалина, — заорал я, готовый изничтожить его децибелами моего голоса, — не вешай мне лапшу на уши! Я сам все слышал и собираюсь подать на тебя в суд. И на Бербело. И если вы попытаетесь свалить все на тех двух актеришек в рекламном ролике, я и их притяну к ответу. А будешь дальше кормить меня этим дерьмом про какую-то ошибку, приеду в контору и для начала пересчитаю тебе все зубы. А уже потом подам иск, на тебя и на ОТ.