Теодор Старджон - Рассказы

Бросив трубку, я вновь уставился на экран, чувствуя, как все во мне клокочет.

Программа же продолжалась, как ни в чем не бывало. Постепенно остывая, я не мог не признать, что вторая половина моей «Морской раковины» вышла даже лучше первой. Знаете, бывает, — влюбишься в собственное творение и ловишь себя на мысли: ну да, не все, конечно, но кое-какие эпизоды вышли просто первый класс! (Иногда и хочется быть самокритичным, да не получается.) Одна сцена в пьесе — на Азорских островах — как раз такой случай.

Итак, героиня отправляется в круиз, а парень служит на спасательном судне. И вот встречаются на райских островах трогательно до слез. Последний раз виделись в ранней юности, но все это время каждый грезил о том, как они снова встретятся… Схватываете? В общем, все такое мягкое, в пастельных тонах.

Актеры отыграли прекрасно. А эти потрясающие виды Понта Дельгадо! И тут кульминация: он пронзительным взором глядит на нее, его возмужавшее лицо светится любовью, и сейчас они объяснятся…

Я-то знал, какой диалог последует!

Она (смущенно): «Ну, я, пожалуй…». Он: «Розалинда… неужели это ты? О, я все время боюсь (нежно обнимает ее), что это невозможно. Слишком хорошо, чтобы быть правдой… Розалинда, мой ангел-хранитель, услада моей жизни, любовь моя…».

Чик!

Только спустя несколько секунд я сообразил, что никакого «чик!» в пьесе не было. Но что последовало дальше!.. Одно дело — чужая рекламная вставка, другое — когда мой герой прерывает поцелуй, погружает лицо в распущенные локоны героини и совершенно отчетливо произносит: «До чего же…., у тебя духи!» И это»……» было самым смачно выговоренным прилагательным от общеизвестного слова из трех букв, которое мне когда-либо приходилось слышать.

Дальнейшее я припоминаю с трудом. Знаю только, что мелкие осколки новейшего дорогушего телевизора я потом обнаружил на полу всех трех комнат, из которых состояла моя квартира. Память выхватывает лишь гонку в вагоне экспресса через весь город к трехсотэтажному небоскребу, в котором размещалось «Объединенное телевидение». Мне почему-то казалось, что никогда еще эти поезда, прогоняемые по специальным туннелям сжатым воздухом, не ползли так медленно; а в голове я смаковал сцены, в которых непременно присутствовал труп заведующего сценарным отделом компании, куда я направлялся.

Как вы думаете, с кем я столкнулся, вихрем вылетев из лифта на 229-м этаже? С самим Бербело! Глаза парфюмерного короля были налиты кровью, от него по всему этажу расходились такие волны кровожадности, что я понял: жизнь Гриффа висит на волоске. Получалось, что я прибыл вовремя, если и не спасти его, то хотя бы отсрочить неминуемую ужасную казнь.

Бербело словно прочитал мои мысли и коротко кивнул:

— Идем.

Вместе мы легко преодолели оборонительные редуты из секретарш и референтов и лавиной ворвались в офис Гриффа.

Хозяин кабинета привстал с кресла, пытаясь придать лицу достойное выражение, однако тщетно. Мне не составило труда перегнуться через стеклянный письменный стол и схватить Гриффа за горло. Да так, что он только обреченно захрипел.

Кажется, сцена доставила Бербело удовольствие.

— Не убивайте его, Гамильтон, — с расстановкой произнес он. — Я сам собираюсь это сделать.

Пришлось разжать мертвую хватку, и Грифф грузно осел на пол, судорожно глотая воздух. У него был вид до смерти напуганного ребенка, смешнее некуда.

Мы великодушно переждали, пока он восстановит дыхание. Как только Грифф смог вновь взгромоздиться в кресло, он, облокотясь на пульт селекторной связи, стал с ужасом наблюдать, как Бербело вытащил из кармана складной нож настоящее бандитское «перо» на пружинке — и со зловещим выражением на лице несколько раз демонстративно щелкнул лезвием.

— Могу я поинтересоваться, — Грифф, кажется, обрел наконец дар речи, — чем вызвано такое неспровоцированное вторжение?

— Он еще интересуется… — Бербело бросил на меня задумчивый взгляд, словно бы раздумывая, прямо сейчас пришить Гриффа или предварительно помучить.

— Ладно, пусть говорит, — предложил я. Грифф с болезненным выражением на лице прокашлялся:

— Я уже пытался объяснить по телефону каждому из вас… э-э… джентльмены, что, насколько мне известно, решительно никто не вторгался ни в текст вашей пьесы, мистер Гамильтон, ни в рекламный ролик, предоставленный вами, мистер Бербело. Сразу же после ваших звонков я включил телевизор и досмотрел передачу до конца. Я не нашел никаких отклонений! Поскольку это первый коммерческий показ с использованием новой техники цветозаписи, мы, конечно, сделали копию. И если не верите мне, то не желаете ли ознакомиться?

Что мы могли возразить на это? В тот момент нам обоим стало совершенно очевидно, что Грифф отрезал себе все пути к отступлению, и, стало быть, говорит чистую правду, или то, что ему самому кажется чистой правдой. По крайней мере, он казался совершенно убежденным в том, что кто-то сыграл с нами злую шутку. Мне и самому это пришло в голову.

— Грифф, — спросил Бербело, — вы помните ту сцену перед финалом? Ну, там еще парень объясняется с девушкой на морском берегу…

Грифф молча кивнул.

— Тогда вспомните, что он сказал, уткнув физиономию в ее распущенные волосы?

— «Я люблю тебя», — убежденно ответил Грифф. — И дважды повторил это.

Мы обменялись с Бербело быстрыми взглядами.

— А теперь посмотрим запись, — предложил я.

И мы посмотрели. Надеюсь, мне никогда в жизни больше не придется пережить еще один такой же час, как тог, что я провел в кабинете Гриффа под стрекотание демонстрационного проектора. Если бы не присутствие Бербело, который, судя по всему, видел то же, что и я, мне после просмотра оставалось бы только записаться на прием к психиатру.

Потому что пленка оказалась невинной, как сон младенца. Моя пьеса шла без сучка без задоринки, а реклама Бербело била точно в цель. Вот как звучал диалог той самой рекламной паузы, с которой все и началось.

« — И как вы находите пьесу, мистер Робинсон? — Верх совершенства. Как и вы, дорогая… Что это за духи? — «dqux Reves» от Бербело. Как вам? — Вы слышали, что я сказал о пьесе».

Так-то вот. И Грифф не соврал насчет эпизода на Азорах и той фразы из трех слов, повторенной трижды. Я чувствовал себя в полном дерьме.

Когда просмотр закончился, Бербело обратился к Гриффу:

— Думаю, что могу говорить и от своего имени, и от имени мистера Гамильтона. Если эта запись подлинная, мы приносим вам свои извинения. Но принять ее как доказательство вашей невиновности мы не можем, пока не сравним с моей собственной, сделанной с домашнего телевизора. Ждите нас завтра вместе с пленкой. Пошли, Гамильтон.

Я кивнул, и мы покинули кабинет, оставив Гриффа кусать губы в ожидании нашего возвращения.