Теодор Старджон - Рассказы-2

Так что, когда с вами случается нечто в этом роде, не говорите «черт!..» и не спешите забыть об этой маленькой неприятности. Остановитесь хоть на минутку и задумайтесь. Кто-то ведь должен рано или поздно изменить мир — так почему не вы?

Баджи проскользнула в лабораторию как всегда без стука. Она порозовела и запыхалась, в се глазах сверкало нетерпение и любопытство. — Ну, что там у тебя, Мули?

Муленберг ногой захлопнул дверь покойницкой, не дав Баджи заглянуть внутрь.

— Ничего, — ответил он с напускным равнодушием. — А в списке тех, кого я не хочу видеть — сейчас это все на свете — ты стоишь первой. Уходи.

Баджи сунула перчатки в большую сумку, висевшую через плечо, и бросила ее на прозекторский стол в дальнем конце лаборатории:

— Меня не проведешь. Я же видела у ворот «мясницкий» фургон. И знаю, что в нем. Там были два трупа из парка. Эл рассказал.

— Этому Элу, который только и делает, что жмуриков по городу катает, не мешало бы заштопать рот, — с горечью буркнул Муленберг. — Нет, эту парочку ты не увидишь.

Баджи подошла к нему вплотную. Несмотря на раздражение, он не мог не заметить, какие мягкие и пухлые у нее губы. «Но всегда ли они такие?» подумал он и расстроился еще больше, вспомнив — Баджи запросто может прикинуться такой соблазнительной, что у любого мужика пар из ушей повалит. Ее чары и на него подействовали — за это он себя возненавидел.

— Отойди от меня, — проворчал Муленберг, — ничего не выйдет.

— Что именно? — промурлыкала Баджи. Муленберг заглянул ей прямо в глаза и промямлил, что предпочел бы Баджи, даже возведенной в двенадцатую степень, кусок сырой печенки.

Ее губы утратили мягкость, но и жесткими не стали. Она лишь добродушно рассмеялась:

— Раз обольстить тебя не удается, попробую убедить.

— Пустое, — отозвался Муленберг. — К тем двоим я тебя все равно не пущу, ничего о них не скажу и тебе не удастся накормить обывателя очередной порцией кровавой стряпни, которая у вас в газете именуется репортажем с места события.

— Как хочешь, — вдруг сдалась Баджи, прошла к прозекторскому столу и вытащила из сумки перчатки. — Прости, что оторвала тебя от работы. Тебе явно хочется побыть одному.

Муленберг уставился на нее молча — от удивления у него отвисла челюсть. Он стоял и смотрел, как Баджи вышла из лаборатории, как притворила за собой дверь, но тут же вновь се распахнула и обиженно спросила:

— Может, скажешь хотя бы, почему не хочешь говорить об этом убийстве? Он почесал в затылке.

— Ладно, скажу, — если будешь паинькой. — Муленберг умолк, затем продолжил:

— Не твоя это епархия, вот и все. Лучше, пожалуй, не выразишься.

— Двойное убийство на Лавер-лейн — не моя епархия? Да я только и пишу о том, как «вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана…».

— Баджи, на сей раз дело нешуточное. Оно ужасное. Попросту отвратительное. И очень серьезное — но по соображениям, совершенно отличным от тех, какие ты хочешь обрушить на читателей.

— Что же это за соображения?

— Медицинские. Биологические. Социальные.

— В моих статьях биологии всегда хоть отбавляй. И социального пафоса тоже: они пестрят банальностями о пороках общества — так я разбавляю сексуальные сцены. Или ты не знал? В общем, у нас остались только медицинские соображения. Что в них особенного?

— Уходи, Баджи.

— Брось, Мули. Меня уже не проймешь ничем.

— Знаю. В твоих репортажах больше клинических подробностей, чем в учебнике анатомии. Но все же, Баджи, об этом деле я лучше помолчу.

«Доктор Муленберг, подающий надежды молодой биолог и медэксперт городского полицейского управления заявляет: сам факт жестокого убийства двух человек и нанесения им тяжких увечий — мелочь по сравнению с теми ужасами, что таятся за этим преступлением. С медицинской точки зрения оно необъяснимо, считает Муленберг». Тут Баджи ему подмигнула:

— Ну как, звучит? — Она взглянула на часы:

— Успею вставить в утренний выпуск, если удачную «шапку» придумаю. Что-нибудь вроде: «Врач теряет дар речи от ужаса». И подзаголовок: «Медэксперт скрывает подробности двойного убийства». А внизу твоя фотография.

— Только посмей такое напечатать, — взревел Муленберг. — Да я тебя!..

— Ладно, остынь, — взмолилась Баджи, стремясь его успокоить. — Не стану. Правда, не стану!

— Обещаешь?

— Клянусь, Мули, если только…

— С какой стати мне с тобой торговаться? — воскликнул он. — Ну-ка вон отсюда! — Он хотел захлопнуть дверь у Баджи перед носом, но девушка сказала: «А что, если в редакционной статье поднять вопрос: «Имеет ли право мед-эксперт утаивать сведения о маньяке-убийце и его методах?». Произнеся эту тираду, она захлопнула дверь сама. Муленберг закусил губу — да так сильно, что чуть не вскрикнул от боли. С возгласом «Погоди!» он выскочил в коридор.

Баджи закуривала, прислонясь спиной к дверному косяку.

— А я и так, — резонно заметила она.

— Ну-ка, пойдем! — рявкнул он, схватил ее за руку, втащил в лабораторию и хлопнул дверью.

— Что за грубости? — пожаловалась Баджи, потирая руку и ослепительно улыбаясь.

— От тебя иначе, как все рассказав, не отделаешься.

Так?

— Так. Лучше всего будет, если ты дашь мне эксклюзивное интервью.

— А ты потом извратить каждое мое слово, — хмуро отозвался Муленберг и, взглянув на Баджи, буркнул:

— Ладно, садись.

— Слушаю и повинуюсь.

— Не отвлекайся. — В словах медика впервые промелькнула характерная ирония. Рассеянно закурив, он спросил:

— Что ты уже знаешь о случившемся?

— Совсем немного, — ответила Баджи. — Жертвы, что называется, общались без слов в парке, как вдруг на них напали хулиганы и убили — чуть более жестоко, чем обычно. Но, взглянув на трупы, санитар «скорой» распорядился отвезти их не в городской морг, а прямо к тебе.

— Откуда такие сведения?

— Если хочешь знать, я сама была в парке в момент убийства. Шла кратчайшим путем в музей и, пройдя по тропинке метров сто… — Баджи внезапно осеклась.

Муленберг учтиво ждал, когда она продолжит, но слова как будто застряли у нее в горле. Она сидела не шевелясь, с отсутствующим взглядом.

— Что было дальше? — не выдержал-таки медик.

-., как вдруг услышала крик, — бесстрастно произнесла Баджи… и разрыдалась.

— Вот тебе и раз, — вздохнул Муленберг, присел перед ней на корточки и положил руку ей на плечо. Баджи сердито отмахнулась и спрятала лицо в мокрый носовой платок. А когда убрала его, Муленбергу показалось, что она хочет посмеяться над собственной слабостью. Но попытка оказалась столь жалкой, что девушка отвернулась, дабы скрыть неподдельный стыд.

— Прости, — выдавила она срывающимся шепотом. — Этот крик, вернее, вопль, до сих пор звучит у меня в ушах. Ничего подобного я раньше не слыхала. Во мне словно что-то перевернулось. Вопль был исполнен такой боли, какую человек, кажется, просто не в состоянии испытать.