Виталий Забирко - Тени сна (сборник)

Земля дрожала. Дрожала странной, размеренной дрожью, будто кто-то вбивал в нее сваи. Но по мере того, как дрожь усиливалась, Жилбыл понял, что это чьи-то шаги. Кто-то несуразно огромный, как гора, шел по лесу. Мимо Летописца промчалась, объятая ужасом, стая ласков, за нею, вывалив до земли язык и загнанно хрипя, пробежал топотун. Бежал он напролом через кусты и буераки, и пена из его пасти летела во все стороны.

— Верлиока, Верлиока! — полной ужаса разноголосицей захлестнуло лес.

Жилбыл оцепенел, мгновенно поняв, что от надвигающейся беды бегством не спастись. Шаг Верлиоки был воистину семимильным, и кому суждено попасть под его ступню — тому не уйти. И точно — огромная скала опустилась с небес совсем рядом, как травинки смяв деревья, и глубоко, словно в болото, погрузилась в землю. Последний шаг Верлиоки сотряс почву с такой силой, что Жилбыл не удержался на ногах и упал на колени. И он не увидел, как из низких облаков стремительно опустилась громадная рука. Она схватила Летописца как блоху и вознесла в облака.

От сумасшедшей скорости и дикой боли от сдавливавших его каменными глыбами пальцев Верлиоки Жилбылу стало дурно. Но тут подъем прекратился, хватка пальцев чудовища ослабла, и холодная морось облака привела Летописца в чувство. Облачный туман был таким густым, что только по темному пятну в нем Жилбыл догадался, что Верлиока его разглядывает.

— Козявка! — раскатами грома прогрохотал голос Верлиоки, и вихрь его дыхания разметал в клочья туман, открыв взору Жилбыла лицо великана. Но было оно настолько громадным, что Летописец увидел лишь горящий красным огнем единственный глаз и безобразный утес носа, поросший, как кустарником, дремучими спутанными волосами. В чаще волос деловито копошились какие-то белесые твари с огромными клешнями.

— И че-го Го-су-да-ры-ня с то-бой цац-ка-ет-ся?! — пророкотал Верлиока. — Раз-да-вить бы меж-ду паль-ца-ми, чтоб и мес-та мок-ро-го не ос-та-лось…

И снова захватило дух у Летописца — он пронесся сквозь облако, увидел стремительно надвигающийся холм Государыни и от страха закрыл глаза. Но у самой вершины холма Верлиока задержал руку и разжал пальцы. И Жилбыл упал на четвереньки на верхнюю ступеньку лестницы.

— Так и стой! — чванливо заскрипел старушечий голос.

Летописец открыл глаза и поднял голову. И содрогнулся.

Сбылась его мечта — он наконец-то добрался до вершины холма Государыни. Но не так он себе представлял это. В унизительной позе побитой собаки он стоял на четвереньках перед троном, и у самого лица мерно раскачивался грязный стоптанный башмак Черной Государыни. Правая хрустальная туфелька Белой Государыни стыдливо пряталась под трон.

Жилбыл задрал голову и впервые увидел вблизи свою двуликую властительницу. Черный левый глаз старухи сверлил его холодным огнем, а голубой правый вечно юной принцессы был затуманен слезой.

— Почему не работаешь, червь?! — злобно прошамкала Государыня левой половиной рта, в то время как правая скорбно поджалась. — Иль думаешь, что Упырь тебя не сварил по доброте душевной?

Старуха захохотала, словно закаркала, и черные листья мертвого плюща на левой половине арки металлически заскрежетали на ветру, а пожелтевшие листья вечнозеленой лозы на правой половине мелко затрепетали.

— Не знает Упырь доброты, и души у него нет! — прошипела старуха.

— Но… что я должен делать? — не понимая, выдавил Летописец.

Левый глаз прожег его насквозь.

— Писать! — прошипела старуха и стала ронять из угла рта слова. Словно капли яда. — Историю. Моей. Страны. Так. Как. Я. Того. Желаю!

С огромным трудом Летописец оторвал взгляд от глаза старухи и перевел его на лик Белой Государыни. В правой половине лица Государыни не было и кровинки. Застывший мрамор, а не лицо. И только живая слеза катилась по скорбному лику.

Желтый лист сорвался с лозы и медленно спланировал на землю. И это был ответ на немой вопрос Летописца. Осень пришла в страну вечной весны. Время скорби.

— Иди и пиши! — каркнула Черная Государыня и толкнула Летописца ногой.

И он покатился по ступеням…

«Что ж, неплохо, — подумал я, перечитав концовку. — А с желтым листом — вообще находка…»

Я представил, как бы отнеслись к моей рукописи на семинаре. Л. вероятно бы понравилось. Хотя она натура впечатлительная, ей нравится все. Т. зарубил бы рукопись «на корню». Ему вообще, кроме своей писанины, ничего не нравится. Впрочем, окружающим его писанина тоже. А вот мнение В.(Л.) трудно предсказать. Писатель он от бога, чье творчество я чрезвычайно ценю. И критик достаточно компетентный и жесткий. Правда, иногда при разборе чужих произведений идет на поводу у самого себя. Если уж начнет на чьем-то творчестве создавать свою концепцию — держись! Не поздоровится и «мэтрам» от литературы, и настоящим гениям.

Одно время я буквально заглядывал критикам в рот, пытаясь извлечь для себя рациональное зерно. И извлекал его, отсеивая плевелы. И это было хорошей школой. Потом вырос из детских штанишек литературной учебы и понял, что на том уровне, которого достиг, мне нужен только редактор — править несуразности. А судить мои концепции вправе уже только читатель. Ибо литература всегда была и есть исключительно вкусовщиной. Кому нравится поп, кому — попадья, а кому — попова дочка…

Я так заработался, что когда тренькнул звонок, только тогда увидел, что за окном уже ночь. Глянул на часы — полдесятого — и побежал к двери.

— Где это вас носило? — строго спросил Татьяну с дочкой, делая вид, что долго и с тревогой ждал их возвращения. На самом деле мне было ужасно стыдно за свое «выпадение» из действительности, в то время как любой нормальный человек на моем месте должен был места себе не находить, переживая столь длительное отсутствие гостей. А если бы?.. По вечерам в городе бывает «весело»… Сердце запоздало екнуло.

Елена молча обошла меня, будто столб, и скрылась в комнате. Словно видела меня насквозь.

— Извини, — сказала Татьяна, подавая мне тяжелую сумку. — Мы заодно посетили Центр по делам беженцев. И не-без-ус-пеш-но! — почти радостно закончила она.

Мои брови взлетели вверх. Вот уж чего не ожидал, так это положительного результата от посещения подобного учреждения. Словоблудие государственных чиновников, льющееся с экрана телевизора, породило во мне стойкую уверенность, что все структуры нового управленческого аппарата создаются исключительно для обеспечения средствами к существованию только работников этих самых учреждений, а отнюдь не для решения тех вопросов, которые им положено решать. Как говорится, была бы проблема, а уж нагромоздить на нее гору бумаг по согласованию разночтений в протоколе утверждения постановления о необходимости принятия безотлагательных мероприятий к устранению разногласий при выработке предварительного текста соответствующей статьи предполагаемого законопроекта — дело элементарной бюрократической техники, возведенной новой властью до недосягаемо абсурдных высот.