Виталий Забирко - Тени сна (сборник)

Инвалидная коляска проехала мимо кондитерской фру Брунхильд — сквозь раздвинутые шторы было видно, что за двадцать два года помещение кондитерской ни чуть не изменилось, только теперь в углу стоял музыкальный автомат, и из раскрытых дверей кондитерской доносилась детская песенка о ленивом коте. За одним из столиков сидел чистенький, аккуратненько одетый, но чрезвычайно непоседливый мальчишка лет пяти-шести, который, постоянно одергиваемый своей мамашей, старался чинно есть мороженое. Чинность давалась ему плохо. Кто находился за стойкой, Гюнтер рассмотреть не смог. Уж, конечно, не горбатое оно… Не изменилась и аптека напротив: почти тот же трафарет на дверях оповещал, что аптекарь Гонпалек принимает круглосуточно. Кем приходился этот Гонпалек тому — сыном, братом, или дальним родственником, — Гюнтер не знал, но, каждый раз, читая надпись, вспоминал подвешенную на веревке руку в доме Линды. А вот обувной магазинчик фру Баркет (он проезжал мимо него в прошлую среду) сменил вывеску на магазин электронных товаров неизвестного Гюнтеру гирра Ницке.

Когда Гюнтер проезжал мимо магазинчика скобяных товаров, из-за угла дома навстречу ему вышел магистр Бурсиан. Они приветливо раскланялись друг с другом и разминулись. Фру Розенфельд рассказывала, что Моримерди со своими подручными устроил настоящую охоту на Олле-Лукое, кажется, даже с применением огнестрельного оружия. Однако охота окончилась полнейшим конфузом для военной контрразведки — старик оказался бесплотным призраком. Впрочем, благодаря этой охоте, магистр на некоторое время стал главной достопримечательностью Таунда — туристы со всей Европы приезжали посмотреть на стереопроекцию сказочного персонажа. После появления лазерно-голографического телевидения бум постепенно стих, но магистр так и остался одним из символов города, отмечавшихся во всех путеводителях. А вот отец Герх исчез из города на следующий день после сожжения реализатора. То ли сам сбежал, то ли им вплотную занялась военная контрразведка. Скорее последнее. Военная контрразведка не оставила в покое и Гюнтера. Первые два месяца в палате постоянно дежурил агент контрразведки, и чуть ли не каждую неделю наведывался Моримерди. Доктор Тольбек, нисколько не стесняясь своего пациента, рассказывал о полной амнезии и параличе Гюнтера, говорил что-то о странном, аномальном поражении мышечных тканей, нервной и кровеносной систем, закупорке сосудов, клеточной спайке, чем-то напоминающей доктору Тольбеку последние работы, опубликованные в журнале Европейской ассоциации хирургов о сращивании открытых ран методом лазерной сварки. Всю ситуацию Тольбек описывал как безнадежную. И если его пациент все-таки останется жить, в чем доктор Тольбек сильно сомневался, то о возвращении памяти не могло быть и речи. Насколько убедительным оказалось заключение доктора Тольбека для Моримерди неизвестно, но через два месяца «охрану» сняли, хотя Моримерди еще года три-четыре изредка наведывался в госпиталь. Гюнтер тогда действительно ничего не понимал из объяснений Тольбека, но его память, чистая как лист бумаги, зафиксировала все разговоры с кристаллофонной точностью. Эта точность сильно помогла Гюнтеру, когда память восстановилась, и он смог заняться «самолечением».

В нише между домами, где сожгли уборочную машину, теперь размещалась стоянка квазиэнтономов — огромных, с человеческий рост биокибернетических жуков-скарабеев, выполнявших роль уборщиков. Выбросив на тонких гибких стеблях зонтики солнечных батарей над крышами домов, они сыто, в такт друг другу, мигали зелеными глазами. В остальном город остался тем же. Тот же ресторанчик «Звезда Соломона», с теми же тяжелыми шторами на окнах, обновивший разве что вывеску. То же здание гостиницы «Корона», наконец-то одетой в леса для ремонта. Те же старинные часы на здании ратуши с чуть погнутой большой стрелкой, которую так никто и не удосужился выпрямить. Та же стоянка автомашин, среди которых теперь было больше электромобилей.

На площади Гюнтер остановил коляску и покормил голубей. Пожалуй, это были единственные живые существа, которые не принимали никакого участия в дьявольской мистерии, развернувшейся в городе двадцать два года назад. Гюнтер вспомнил, как через год после происшествия с ним, фру Розенфельд привезла его на площадь, и они встретились здесь с Элис и Петером. Память Гюнтера, тогда по-прежнему находившаяся за семью печатями, ничего ему не подсказала.

Он только отчетливо запомнил холодные равнодушные глаза молодой женщины, пристально, с отчуждением смотревшей на него. Да девятилетнего мальчишку, опасливо потрогавшего его начинающую усыхать руку, а затем отошедшего в сторону и принявшего кормить голубей, кроша печенье на выпавшую ночью порошу. Гораздо позже, анализируя эту встречу и снова видя перед собой глаза Элис, Гюнтер понял, насколько он был далек в своих рассуждениях, романтизируя причины их разрыва. Больше об Элис он старался не вспоминать, зато часто думал о сыне. В своих альтруистически-возвышенных мечтах, свойственных практически всем отцам и матерям, Гюнтер видел Петера умным, одаренным человеком, по праву ума, а не власти денег, занимающим в обществе высокое положение. Возможно, эти мечты и оказали свое действие, и именно благодаря им два года назад Гюнтер увидел свою фамилию с инициалом «П.» в списке устроителей первого аукциона по продаже переоборудованной военной техники мирным научным организациям. Аукцион организовал Международный комитет по разоружению, и Петер, несмотря на свою молодость, был полноправным членом этого Комитета, созданного под эгидой ООН пятнадцать лет назад после подписания великими державами Пакта о разоружении и обосновавшегося в Сент-Бурге. (Кстати, шесть лет назад в Сент-Бурге открылся университет, и тогда Гюнтер, вспомнив фамилию лже-сотрудника несуществующего в то время Сент-Бургского университета, впервые подумал, что, может быть, «зеленые человечки» и не имеют к событиям в Таунде никакого отношения). Когда Гюнтер прочитал эту статью, ему страстно захотелось увидеть сына. И Петер действительно появился в госпитале на следующее утро, бросив все свои дела. Он долго рассказывал Гюнтеру о своей жизни, о работе, а Гюнтер, так и не решившись открыться даже сыну и заговорить с ним, только понимающее кивал, радуясь успехам Петера. хотя и чувствовал в его словах плохо скрытое сожаление, что он сегодня не будет присутствовать на презентации. И тогда Гюнтер сделал так, что открытие аукциона перенесли на следующий день.

Гюнтер бросил голубям последние крошки и двинул коляску далее, приближаясь к конечному пункту своего еженедельного путешествия. Коляска подкатила к легкому металлическому турникету и остановилась. Вот он и прибыл на МЕСТО. За оградой, оплавленным каменным горбом высилось то, что когда-то называлось домом бургомистра Бурхе. Фру Розенфельд рассказывала, что когда прибыли пожарные и попытались тушить дом, у них ничего получилось. Пеногасящие струи, не долетая до раскаленных плавящихся на глазах стен, испарялись на расстоянии Камень дома плавился, дом оседал, пока не превратился в бесформенную глыбу, и только тогда пожар прекратился сам собой. Где-то через полгода городские власти захотели убрать глыбу оплавленного камня, но эту затею пришлось оставить. Металлокерамический сплав, в который превратился дом бургомистра, не брал ни один инструмент. Вот тогда в Таунде и появились солдаты (Гюнтер подозревал, что здесь не обошлось без участия Моримерди). Горб Бурхе, как окрестили в городе глыбу, оцепили, и спецкоманда попыталась его разбить. Лишь лазерным резаком им удалось отколоть небольшой кусок монолита — с улицы хорошо просматривалось место среза. Что показал анализ — неизвестно, но, очевидно, ничего необычного, потому что недели через две оцепление сняли, и солдаты покинули город.