М Емцев - Море Дирака

- Где люди, я вас спрашиваю?! - гремело лицо. - Что за вакханалию вы здесь устраиваете? Что за дурацкий спектакль?

- Люди были... - только и смог вставить окончательно растерявшийся Иван Фомич.

Он стал припоминать и вспомнил, что люди были, и даже много. Но в это утро ему показалось, что они помешают высокому гостю, и он стал их понемножку уменьшать...

Ах, какой конфуз! Он не рассчитал силу уменьшения. Возбужденный присутствием гостя, взволнованный, просветленный, он обрушил на своих подчиненных мощную волну уменьшения, которая исторгла их из поля зрения и свела на нет.

Так вот что значили эти тени, эти эфемерные пятна, на миг возникавшие на пути их следования! Это были люди, сокращенные взором Ивана Фомича до нуля. Иван Фомич быстро оглянулся, что-то мелькнуло, вспыхнуло, и его взору предстал пустынный коридор. Бог мой, теперь он не сможет общаться с людьми! Они так скоропалительно сокращаются на его глазах, что он не успевает даже заметить, кого молниеносно уменьшил. Так можно уменьшить и самого...

Пока Иван Фомич раздумывал, лицо совсем вышло из себя и распекало его почем зря, нисколечко не стесняясь того, что уменьшенные сотрудники обладают вполне нормальным слухом. Что же получается? Подрыв авторитета?

- Заставь дурака богу молиться, он и лоб разобьет! - побагровев, рявкнуло лицо.

И в этот самый момент у Ивана Фомича шевельнулась дерзкая мысль. Так, ничего себе не значащий живчик, на который в другой ситуации он внимания не обратил бы и значения ему не придал, но сейчас... Ивана Фомича потряс озноб. Как пойти на это? Ведь высшая инстанция...

"Дай-ка я тебя, голубчик, уменьшу", - неожиданно для себя подумал Иван Фомич и пристально взглянул на лицо, процедив сквозь зубы:

- Ах, ты...

- Вы не смеете! - взвизгнуло лицо, скоропостижно сокращаясь.

- Почему же? - глупо переспросил Иван Фомич.

У него дрожали колени от страха, и в области желудка возникла томная слабость. И тем не менее он упорно продолжал уменьшать лицо. Это был миг утоления жажды. Чувство всепобеждающей власти остро и больно пронизало все его существо. На лбу выступили крупные градины пота, он криво улыбался мертвыми, бескровными губами. Он, который всю жизнь подхалимничал перед вышестоящими, вознесся в заоблачные высоты Сопротивления и Несогласия. Ему было плохо, очень плохо, но он уже не мог остановиться. Лицо из высшей инстанции уменьшалось, его зычный рев перешел в теноровое журчание, затем в повизгивание, писк, и... все. Лицо перестало существовать.

- Вот так, - сказал Иван Фомич пустому коридору.

Он пошел прочь из института. Один. Величественный. Прекрасный в своем неподражаемом ореоле великой Уменьшающей Силы. Он вышел во двор и глянул на Москву глазами Наполеона.

- Я вас всех могу уменьшить! - крикнул он деревьям и пустым автомашинам.

Никто ему не возразил. Возражать было некому.

- И вас тоже! - Это заявление относилось к проспекту, простиравшемуся за институтской оградой.

- И вас! - Он ткнул рукой на горизонт, где высились кремовые высотные здания. Волна самоуважения захлестнула его и понесла на своем гребне, гордая, могучая.

Он может. Он может даже... Берегитесь теперь!

Берегитесь, сопротивленцы, несоглашатели, скептики, оптимисты, гении и дураки! Вы, и вы, и вы, и вы - все вы берегитесь Ивана Фомича. Он может. Раньше не мог, а теперь может. И плохо будет вам, если вы осмелитесь. Он вас всех уменьшит.

По асфальтовой дорожке к Ивану Фомичу шел человек. Пафнюков присмотрелся и узнал в нем своего лаборанта.

- Иван Фомич, - сказал лаборант, - вас везде разыскивают. Вы срочно понадобились директору. Поднимитесь, пожалуйста, в его кабинет.

- Директору? - Иван Фомич даже задохнулся от гнева. Как он мог понадобиться самому себе? Глупый парадокс. Он никогда не был нужен самому себе. - Какому директору?

Иван Фомич рассердился неуместной шутке зазнавшегося лаборанта и тотчас приказал ему уменьшиться. Но тот почему-то не уменьшался. Он стоял, вытянувшись во все свои сто семьдесят восемь сантиметров, и нагло глядел в глаза.

Ивана Фомича охватил страх. Он резко повернулся и вбежал в институт. По коридорам и лестницам ходили, говорили и улыбались молодые и немолодые сотрудники обоих полов. Ничто не говорило о том, что несколько мгновений назад они были уменьшены до нуля.

Подавленный и опечаленный Иван Фомич стал подниматься по обшарпанным ступеням.

Таковы были странные и несколько трагикомичные видения, посетившие трех героев нашего повествования после того, как Мильч нанес злополучный удар кувалдой по Черному ящику. И сам Мильч тоже не избежал последствий своего необдуманного поступка.

Мильчу стало жутковато - такой звук еще никогда не вырывался из недр Черного ящика.

Возможно, аппарат испортился, и в нем перегорали обмотки, плавились предохранители, пробивались конденсаторы, рождая протяжный, высокий, тоскливый вой. Возможно.

Но Мильчу слышалась и песня.

Песня-крик, полная сожаления, отчаяния, мольбы.

Лебединая песня Черного ящика. Или жалоба, высказанная на неизвестном языке и обращенная к человечеству, единственным представителем которого в данный момент, к сожалению, являлся Мильчевский Роберт Иванович. Все может быть. Что мы знаем о Черном ящике? Ведь наше знание о нем представляет тот же Черный ящик, и любое объяснение здесь одинаково неуместно. Во вселенную можно швырять булыжники, планеты и галактики, и это не скажется на ее плотности.

Внезапно Черный ящик смолк.

Только в ушах Мильча еще мгновение оставалось "Ааа!", звонкое и далекое, как умирающее в горах эхо.

Мильч отер пот со лба и подошел к аппарату. Он прикоснулся к стенкам и сразу же отдернул руку. Чудовищно горячо! Так ящик еще не нагревался. Никогда он не был так раскален. Никогда!

Мильч с тревогой осмотрел аппарат и только теперь увидел у своих ног чемодан.

Маленький спортивный чемодан: серая фибра, стальные нашлепки на восьми углах, вмятина над замком, захватанная, изношенная ручка на ржавых кольцах. Бесконечно знакомая ручка, бесконечно знакомый чемодан. Мильч усмехнулся.

Еще несколько секунд назад его очень раздражало гудение Ящика, но сейчас он был совершенно спокоен. Он ничему не удивлялся. Да и что могло бы его удивить?

Он почувствовал, будто ему предстоит участвовать в некоей игре, и он готов был в ней покорно участвовать и исполнять все, что ему прикажут; хотя - смешное дело! - кто мог бы ему приказывать? Ведь в лаборатории был только он один. И все же его не оставляло ощущение, будто все происходит не совсем по его воле, а как бы со стороны. И тем не менее Мильч успокоился, узрев перед собой чемоданчик: старый добрый чемоданчик, сослуживший хорошую службу валютчикам. Он не раз бывал в руках потерявших ныне свободу передвижения Патлача и Антона. Говорят, его даже касались пальцы самого Турка... Одним словом, это был славный трудяга, и Мильч умилился этой встрече. Руки сами потянулись к вожделенной добыче. Замок щелкнул, но...