Йен Уотсон - Книга Звезд

— Да, но я хочу вернуться. Послушай, я дружила с одним из вас, людей-птиц, когда была в Идеме. Его звали Марл. Он умер, наверное, года три-четыре назад. Если я прекрасно ладила с ним, то могу подружиться и с тобой.

— Марл?

Собравшись с мыслями, я произнесла это имя выше на несколько октав, чтобы оно прозвучало как можно пронзительней.

Человек-птица меня понял.

— Ах, Мааааррл! Нет, я его не знал. Если ты действительно был в Идеме, блуждающий дух, спой мне песню Идема! Пусть она войдет в меня.

— Песню? Что ж, попробую…

Я уже собиралась запеть, после чего мы могли бы обсудить более важные дела, например, как мы теперь будем жить вместе, — когда меня вдруг грубо оборвали. И вернули в голубую пустоту.

В следующем мире я снова стояла на двух ногах. Вернее, на чьих-то двух ногах. Эти ноги тащились по крутой каменистой тропе, ведущей вверх между огромными валунами и колючими кустарниками, словно пухом, покрытыми мелкими желтыми цветочками. Было очень жарко. Большей частью я смотрела вниз, на свои босые загорелые ноги, обутые в веревочные сандалии. Кажется, я была женщиной. Тропинку перебегали рогатые черные жуки; я равнодушно наступила на нескольких.

Когда идти дальше уже не было сил и я начала шататься, я опустила на землю груз, который тащила на себе. Это был обмотанный веревками огромный кусок какого-то желтого дерева. Я тяжело опустилась рядом с ним, чтобы отдохнуть.

Я устало посмотрела назад, туда, откуда пришла, — на дикие каменистые холмы, поросшие кустарником. Порывшись в кармане, достала несколько пучков горькой травы и начала жевать, разглядывая свои ноги. Ногти были грубыми и толстыми. Вероятно, так было нужно. Я дотронулась рукой до дерева, похожего на кусок застывшего масла, и легонько его погладила.

— Простите, — подумала я, — а для чего вам это дерево?

Мое тело резко дернулось и присело на корточки. В руке неожиданно появился нож с костяной ручкой и коротким бронзовым лезвием. Я дико оглядывалась по сторонам, всматриваясь в крутые холмы, камни, розовато-лиловое небо. Выплюнув слюну вместе с травой, мой рот закричал:

— Кто это говорит? Разве мертвое дерево может говорить? Или лазутчик хочет подслушать мои мысли? Чтобы запутать меня и обокрасть?

Она явно верила в то, что мысли можно слышать так же, как и живой голос! (Да, теперь я была уверена, что я женщина.)

— Айи-и-и! — закричала моя оболочка. — Ай-и-и! Ай-и-и! — Склонив голову набок, я прислушалась к эху. — Ай-и-и!

Зачем она кричала — чтобы позвать кого-то на помощь? Или чтобы оглушить «лазутчика», который не любит громкие звуки? (Но может разговаривать шепотом!) Как тихо было раньше. Когда эхо замерло вдали, по-прежнему стояла полная тишина.

— Успокойся, пожалуйста, — подумала я, — Я нахожусь внутри твоей головы, я одно с ней целое. Если ты меня послушаешь, я тебе объясню…

— В меня вошло мертвое дерево! — завопила она. — Оно просверлило дырку в позвоночнике!

— Да ничего оно не сверлило. Прекрати истерику.

— Я просто несу кусок дерева для скульптора! Оно совсем сухое, мертвое! Не гневайся! (Кто это должен гневаться? Дерево? Скульптор? Лазутчик, засевший среди камней?)

— Не нужно так расстраиваться! Я не думаю, что пробуду в тебе слишком долго.

Вернее не скажешь. Не успела я осознать, что происходит, как меня уже там не было.

Теперь я внедрилась в крестьянскую девчонку. Задрав юбку и заткнув ее за пояс, она по колено в воде бродила по рисовому полю. Несколько крупных улиток с раковинами цвета опала ползли по ее ногам. В отдалении виднелось какое-то похожее на ящерицу длинное существо, которое стояло прямо как палка. Ее зверюшка? Ее охрана? Это ту-

пое существо, казалось, пребывало в состоянии ступора. В небе сияло два солнца, одно из них было совсем маленьким, однако испускало нестерпимо яркий свет.

Через некоторое время девчонка, которая была мной, остановилась. Я сняла со своей мокрой ноги одну из улиток, раздавила ее раковину и отправила в рот нежную мякоть…

Потом я потрошила длинную черную рыбу, лежащую на белом мраморном столе. Я была одноглазой старой каргой. Сарайчик, где я работала, освещался мерцающим факелом. Я сбрасывала внутренности в чан. Потом передавала рыбу другой старухе, которая небольшим топориком разделывала ее на куски. Я все время напевала какую-то идиотскую песенку:

Угря поймай, Кожу снимай, Желанье загадай!

Все эти короткие встречи совершенно сбили меня с толку. Не говоря уж о голове, которая шла кругом от бесконечных скачков в иные миры. И все же эти погружения в чужие жизни мне начинали нравиться. Это было все равно что вновь оказаться в хранилище-Ка Червя! Может, я находилась уже в конце пути, перескакивая вот так из одной жизни в другую… За исключением того, что у себя дома мы никогда не видели такой жизни, какую видела я в этих мирах.

Я почувствовала себя ребенком, который, кружась на карусели, пересаживается с одного места на другое. Может, я таким образом побываю во всех звездных колониях галактики, в промежутках между посещениями возвращаясь в пустоту!

Но потом en route из тела моей рыбачки пустота начала пузыриться гораздо сильнее, чем всегда.

Всегда?

Всегда-никогда? Я стала двигаться как-то иначе, в другую сторону. Ну как мне это объяснить? Не могу подобрать слова!

То, что случилось, было как луна и кроваво-красный свет в темной комнате. Как рыба и запах роз в космосе. Как бриллиант и бесконечное мгновение оргазма.

Вам понятно? Нет, непонятно.

Все, что я сейчас упомянула, связано между собой, и вы поймете это, если как следует постараетесь. Бриллиант — это вечная сущность света, она вне времени. Так же и экстаз, яркая вспышка внутреннего света. Они могут быть связаны между собой и имеют смысл. Поэтический смысл. В конце концов в стихотворении почти все связано между собой.

Но если бы это происходило обычным путем, мы потонули бы в море хаоса.

То, что происходило со мной, было установлением связи — установлением связи и изменением движения по неизвестной мне оси, которая носила название для меня «никогда-всегда».

Это было всегда и все время. И вместе с тем никогда, потому что ничто не является неизменным. Ничто из происходящего во вселенной не замирает неподвижно, словно насекомое, застывшее в куске янтаря. Все представляет собой медленное и постоянное течение — и это относится как к прошлому, так и к будущему! Что-было и что-могло-бы-быть — это и есть «никогда-всегда». Я была уверена, что это так.

Вот ответ на ту старую загадку, которая приводится в отрывках из «Алисы», написанных, по-видимому, очень давно Сыном Ловкой Увертки. Об этой загадке долго спорили на страницах газеты ученые мужи из Аджелобо.