Вячеслав Рыбаков - Звезда Полынь

В доме было рублей семьсот, прикинул он. И плюс завтра еще два урока — оба физика. Математика — послезавтра…

Но говорить об этом ей — только смешить.

— А сколько надо?

Она сказала.

И очень его насмешила.

Только смех оказался бы горьковат.

— Какие сроки? — спросил он как ни в чем не бывало.

— Чем скорее, тем лучше. Я и так уже непозволительно затянула.

— Я постараюсь что-нибудь придумать. Ты мне дашь свой телефон?

Она помолчала.

— Лучше я сама позвоню тебе завтра.

— Хорошо, — безропотно согласился он. Собственно, так и впрямь лучше — чтобы потом никогда, никогда не возникло соблазна. Она права.

— Во сколько тебе удобно? — вежливо осведомилась она.

— Можно в это же время, — еще более вежливо ответил он.

Она опять помолчала. Она будто все еще ждала, что он откажет. Он уже согласился, согласился без колебаний и без задних мыслей, но она все еще не верила и ждала подвоха.

— Спасибо… — нерешительно сказала она. В голосе ее было какое-то недоумение.

— Вы в милицию обратились? — спросил он.

Она несколько мгновений напряженно не отвечала, и он спохватился:

— Впрочем, это не мое дело. Хорошо, я сегодня постараюсь что-нибудь придумать. Слушай, а самому-то Вовке что нравится?

Это снова вырвалось непроизвольно. Как «Катенька». Будто они все-таки все еще были вместе. Или, по крайней мере, не порознь.

— Да как-то многое сразу… — неопределенно ответила она.

Похоже, она не знала, как себя с ним теперь вести. А можно и никак не вести. То, что надо, — сказано, а остальное — никому не нужная бутафория… Да?

Да?!

— Я позвоню завтра, — повторила она и повесила трубку.

Да.

Он принимал душ, брился, завтракал, ощущая странное раздвоение. Руки чуть дрожали. В кои-то веки к нему обратились, да еще по такому простому и естественному делу, а он был практически бесполезен. Он не мог помочь. Хотел бы, и не может. Не может?

А может, все-таки может?

Конечно, неторопливо и очень академично размышлял он, намазывая на хлеб бережный слой масла. На конфорке уже фырчал чайник. Конечно. Уроками такую сумму не заработаешь и за всю жизнь. Даже если не есть, не пить, не платить ни за квартиру, ни за транспорт… Таких денег вообще невозможно заработать. Такие деньги можно только выручить какой-то продажей. Но у Журанкова ничего не было, кроме его самого и его дома.

Вот из этого он и решил исходить.

Конечно, существовал еще один лот, в принципе куда как пригодный, чтобы выставить его на продажу — но об этом Журанков не хотел даже думать. Это было за скобками. Этого они не получат.

Да может, это уже и не нужно никому.

Когда «Сапфир» нежданно-негаданно оказался кем-то когда-то приватизирован и буквально на следующий день продан какому-то нездешнему инвестору, все были в таком отчаянии, что просто не верили. Они же занимались очень важными вещами! Очень нужными! Очень, в конце концов, секретными! Общим убеждением было, что в неразберихе и радостной сутолоке разгара демократии стряслось недоразумение, которое, безусловно, вот-вот разъяснится и скоро все они начнут работать как ни в чем не бывало.

Ага. Щ-щас.

Принять меры успел лишь сам Журанков. Не начальство, не завлаб, никто. Только Журанков. Самый простодушный. Почти посторонний… Эпоха тогда была еще не вполне компьютерная, хотя кое-какие, потешные с нынешней точки зрения, писишки стояли у них… Но и бумага была более чем в ходу. И вот на следующий день, безошибочно учуяв каким-то образом, чья именно собака тут порылась, представитель нового, так я оставшегося неведомым владельца без обиняков, взял Журанкова за пуговицу пиджака. «Уважаемый Константин Михайлович! А что это у вас все винчестеры девственно чистые, и нигде ни клочка бумаги? Как же вы тут работали?» Он охотно поддержал этот шаловливый тон. Он понимал, что всерьез разговор пойти не может и что собеседник это тоже понимает — просто пытается то ли взять его на понт, то ли попользоваться его возможной юридической безграмотностью. «Бумаги мы все в макулатуру сдали — они же не нужны больше, — с ясной улыбкой ответил Журанков, глядя собеседнику прямо в глаза. — А компьютеры я специально сам для вас очистил, чтобы были как новенькие». — «Капитально очистили, должен признать. Ни одна программа восстановления не срабатывает». Журанков картинно поднял брови. «Надо же… Вы что, пробовали? А какие данные вам хотелось бы восстановить?» — «Собственно, все. И неважно, что конкретно на какой машине было. Это же буква закона, уважаемый Константин Михайлович! По договору в собственность нового владельца переходит все имущество, фактически имеющееся в таких-то и таких-то помещениях на такой-то момент. Например, бумаги…» — «Погодите, погодите. Что-то я не припоминаю, чтобы интеллектуальная собственность сотрудников «Сапфира» была где-то включена в понятие находящегося в помещениях имущества или приравнена к ней. Что же касается бумаг, то надо было это оговаривать специально, вопрос спорный, поскольку личные рабочие бумаги сотрудников тоже не могут быть автоматически включены в понятие имущества…»

Взять на понт не удалось, и это было уяснено сразу. Представитель несколько мгновений внимательно вглядывался в глаза Журанкову, и взгляд его стал откровенно грозящим. Журанкову впервые пришло в голову, что весь многоходовой финт с приватизацией «Сапфира» был затеян чуть ли не специально ради просто-напросто разрушения «Сапфира» и попутно — завладения тем, что Журанков сумел в последний момент утянуть из-под продажи. Не зря же неизвестный владелец затем чуть ли не с маху перепродал здание, вдруг утратив к нему всякий интерес…

Приблизительно полгода спустя тема неожиданно получила продолжение. Когда и Журанкову, и всем, кто еще продолжал с ним общаться, стало ясно, что он на мели, полностью и, похоже, навсегда на мели, ему вдруг окольным путем передали предложение переехать работать в Хьюстон. А если он по каким-либо причинам не захочет покидать Россию, то за кругленькую сумму он мог бы продать, например, свои рабочие материалы времен работы над прикладными задачами для «Сапфира», или, например, возможно, сохранившиеся у него общие документы того же периода… Даже если бы от него с лёту рожала любая девушка, на которую он когда-либо, включая школьную пору, заглядывался, предложенной ему тогда суммы, как он теперь понимал, хватило б, чтобы всех детей отмазать от армии и пропихнуть, скажем, в МГИМО. Наверное, авторы предложения в течение без малого семи месяцев ждали, когда он, избалованный долгой жизнью у ВПК как у Христа за пазухой, поймет, что куковать впроголодь, сам по себе, на семи ветрах холодной свободы — не может. И осознает, что это ему и незачем. Чего ради? Кого ради? Вероятно, они дотошно проверили, не снимал ли он где-либо сейфов. Не посещал ли по непонятным на первый взгляд причинам камер хранения… Он не знал и даже думать не хотел, кто такие — они. Может, даже свои. Может, даже собственные прежние начальнички. Посреднички добровольные. Совершенно не исключено. Он сделал вид, что не понял, о чем речь. А уехать отказался категорически. Что вы, что вы, тут могила батюшки… Конфуций, знаете ли, не велит.