Вячеслав Рыбаков - Звезда Полынь

— А я уже не верю, — мрачно сказал майор и достал очередную сигарету. Закурил. — Я свое уже отверил… Четыре года до пенсии, а там — хоть птицы не летай.

Он, спохватившись, протянул пачку в сторону Бабцева:

— Будешь?

Бабцев помедлил, потом отрицательно покачал головой и поднялся. Майор все понял.

— Ну, бывай здоров, — сказал он, уже не глядя на журналиста. — Привет мешкам.

Бабцев вдруг понял, что поторопился по обычной своей импульсивности, а теперь ему жалко уходить. Похоже, майор мог бы рассказать еще немало. Но доверительный момент был упущен, испорчен безнадежно. Поддакивать надо было, поддакивать, а не лезть в спор. Бабцев помялся.

— Тяжело служить? — спросил он и сам почувствовал, насколько фальшиво и, в сущности, оскорбительно прозвучал его вопрос. Но майор только глянул на него снизу вверх — будто сверху вниз. Снова приоткрылся и снова закрылся внимательный, чуть презрительный глаз его сигареты.

— Служить легко, — сказал майор. Помедлил. — Жить тяжело.

Опять помедлил. Неужели при ракетах все такие философы, с издевкой подумал Бабцев. И тут майор его добил.

— Жизнь стала какая-то чужая… И главное, ясно, что к своей, к той, которой хотел, — тебя уже не пустят.

— А своя — это ради торжества коммунизма? — не выдержал Бабцев. Майора надо было поставить на место, слишком уж он умничал.

Не получилось. Майор вскинул на него насмешливый взгляд исподлобья и вдруг продекламировал басисто и распевно, по-маяковски:

— Я раком ставил мадонну Литта! Но чем она уж так знаменита — в упор не въехал! Скажи, друган, на кой нам этот поповский дурман?

У Бабцева едва не отвисла челюсть. Потом он вспомнил, что, пытаясь по-свойски говорить с майором на простом языке, буквально начал с фразы «чего-то я не въезжаю» — и передернулся, точно ему за шиворот плеснули щелочью. Он повернулся и молча пошел дальше по проспекту.

Их поселили в лучшей гостинице городка, которая в своем роде тоже была памятником: сделана в форме первого спутника. Посреди — ядро главного корпуса, по сторонам — четыре растопыренных крыла, как антенны, в свое время пищавшие из космоса свое показушное «бип-бип». Первый американский спутник, пусть и запущенный несколько позже русского, с ходу открыл радиационные пояса вокруг Земли. А первый р-русский открыл только космическую эру…

Бабцев подошел к гостинице уже чуть ли не ночью, вполне теперь осознавая, что несколько переоценил свои силы, решив проделать весь этот путь на своих двоих. День выдался тяжкий, а под занавес — еще и этакий марш-бросок. Но из разрозненных впечатлений, из вороха, похожего на тяжелую кучу мокрых старых газет, именно благодаря этому броску высовывался теперь солнечный хвостик действительно ценной, действительно сулящей прорыв информации…

В тихом холле гостиницы на диванчике смиренно сидел один-единственный человек, рассеянно почитывая, как ни странно, «Коммерсант». Но при виде вошедшего с лестницы Бабцева он сложил газету пополам, небрежно отложил ее, поднялся и шагнул Бабцеву навстречу.

Человек был в штатском, невысок, коренаст. Покатые плечи непоказного рукопашного бойца. Матерое лицо с коричневой дубленой кожей. Короткая современная стрижка, черные, как антрацит, волосы пего поседели. Он шел к Бабцеву неторопливо и целеустремленно, и смотрел ему прямо в лицо немигающими глазами, и было очевидно: он идет именно к нему, точно зная, кто перед ним, — стало быть, он сидел тут, ожидая именно его. Бабцев ощутил неприятный холод в животе. Началось…

«Аусвайс?» — успел иронично подумать он, стараясь хоть так подбодрить себя. От противного.

— Добрый вечер, Валентин Витальевич, — сказал седой.

— Добрый вечер, — ответил Бабцев и, все еще чувствуя неприятный осадок от своей дурацкой попытки говорить с майором запросто, светски осведомился: — С кем имею честь?

Церемонность Бабцева, похоже, седого нисколько не удивила. Он сделал приглашающий жест в сторону диванчика, на котором еще шуршала, расправляя складки, поспешно сложенная газета.

— Я Заварихин, — сказал он. — Анатолий Заварихин.

— Просто Анатолий?

Седой усмехнулся.

— Прошу вас, давайте присядем. Мне бы, Валентин Витальевич, хотелось перекинуться с вами парой-тройкой слов.

— В таком случае и я только Валентин, — сказал Бабцев.

— Замечательно.

— Может быть, я могу пригласить вас к себе в номер, Анатолий?

— Не хочу быть чрезмерно назойливым, Валентин.

— Как скажете.

Они уселись. Бабцев выжидательно смотрел в лицо Заварихину. Заварихин задумчиво поджал коричневые узкие губы — видимо, подбирал начальные слова. Слегка боднул головой, решившись, и начал:

— Вообще-то у меня нет никаких официальных полномочий, и поэтому вы в полном праве не отвечать ни на один мой вопрос, Валентин.

Бабцев сразу попытался взять инициативу:

— Вообще-то в демократических странах так зачитывают права при аресте, Анатолий. Это что, арест?

— Господь с вами, Валентин. Что за странная мысль. Просто я стараюсь прояснить ситуацию. Я прекрасно осведомлен о том, какие у вас убеждения и идеалы, догадываюсь, в чем мы с вами мыслим сходно, знаю, в чем расходимся, но разговор совсем не об этом, а о вещах совершенно общечеловеческих. Поэтому я просто-напросто рассчитываю на товарищеское содействие — но в то же время не могу не прояснить ситуацию для вас. Вы-то обо мне не знаете ничего. Я уже несколько лет как человек совершенно штатский и всего-то лишь занимаю один из руководящих постов в охранной службе фирмы «Полдень».

— Ах, вот как, — сказал Бабцев. — Какую же опасность я представляю для фирмы «Полдень»?

— Ни малейшей, — улыбнулся Заварихин.

Это прозвучало как оскорбление.

— Тогда в чем дело? Скажу вам откровенно, Анатолий, день был очень тяжелый, я устал.

— Понимаю и постараюсь вас не задержать. Короткая беседа единомышленников.

— Единомышленников?

— Преступников мы же не любим в одинаковой степени, правда? Убийц, воров…

Вот куда он клонит, подумал Бабцев. И сразу встал в боевую стойку:

— Убийцей и вором можно объявить кого угодно.

— Я никого не собираюсь объявлять преступником, они сами себя объявляют, своими действиями. Не ощетинивайтесь так сразу, Валентин. Я ж не выдачи Закаева от вас требую.

— Шутка юмора, — констатировал Бабцев.

— Она, — примирительно ответил Заварихин. — Так вот. У вас есть давний друг — Семен Кармаданов.

Бабцев вздрогнул.

— В последние годы ваша дружба несколько охладела, но все равно — я не могу себе представить, что, если бы вашему другу грозила какая-то опасность, вы отказались бы ему помочь.

— Почему вы вспомнили о Кармаданове? — осторожно осведомился Бабцев. — Мы довольно давно не общались…