Вячеслав Рыбаков - Звезда Полынь

— Ну, полно, Валентин, — сказал Заварихин. — Ваша последняя статья на предмет ракетно-космических злоупотреблений навеяна информацией, которую вы получили от Кармаданова. Повторяю: у нас нет к вам ни малейших претензий, вы высказали свою точку зрения, и сделали это вполне аккуратно, не подвергая вашего друга никакому риску. Честь вам и хвала. И тем не менее ваш друг пострадал. Мог бы пострадать куда серьезнее, если бы не наша расторопность.

Бабцеву стало нехорошо.

— Что с Семеном? — глухо спросил он.

— К счастью, повторяю, ничего. Ни с ним, ни с его семьей…

— С семьей? Да что вы несете такое?!

— Понимаете, нам очень нужно узнать, где произошла утечка. Текст вашей статьи вполне корректен, но скажите откровенно: не могли вы где-то, по дружбе или по служебной необходимости, обмолвиться о том, от кого получили информацию о финансовых неясностях в «Полудне»?

Бабцев сразу вспомнил: этот самый вопрос ему как бы невзначай задавал по телефону сам Семка. Когда звонил поздравить со статьей. Но голос у него был вполне нормальный, и ни о чем плохом он не сказал. Наоборот: поздравил. Поздравил! Поблагодарил!

Значит, никаких неприятностей у него на тот момент не было. Значит, эти еще только хотят ему их устроить.

И пытаются как-то втянуть его, Бабцева…

Заварихин спокойно смотрел ему в глаза. Ждал. Это был явный шантаж.

— Во-первых, ничего о грозящих Семену опасностях я не знаю, — спокойно и размеренно ответил Бабцев. — Ваше голословное утверждение для меня ничего не значит. Это называется: брать на понт, но меня на понт не взять, Анатолий, я тертый. Во-вторых, Семен никаких материалов мне не предоставлял, и моя последняя статья основана на совершенно иных источниках, раскрыть которые я соглашусь только по решению суда. Наконец, в-третьих, я подозреваю, что опасность для моего друга — это как раз вы.

Он встал.

— Спокойной ночи, — сказал он.

Заварихин вздохнул.

— Подождите, — сказал он. Вынул из кармана маленький плеер. Тронул кнопку — и Бабцев, уже собравшийся уйти, напряженно замер, потому что в ватной тишине холла раздался совершенно натуральный — будто Семка стоял тут же, в двух шагах — голос Кармаданова:

— Валька, я по телефону не мог, а подскочить к тебе тем более не мог… На меня после той статьи наехали всерьез, а мужик, с которым ты сейчас говоришь, нас с дочкой спас. Можешь ему верить. Увидимся — расскажу подробней, но я уже не в Москве. Понимаешь, исполнителей задержали, но откуда потянулось — через них не узнать, а это очень важно. Мне ты толком не ответил, ладно — впопыхах по телефону разговор действительно не задался, но постарайся припомнить: кому еще, кроме вашего главного редактора, ты мог обмолвиться, что информация пошла от меня?

Запись окончилась. Заварихин помедлил мгновение, держа плеер на весу, а потом, продолжая пристально смотреть снизу вверх, спрятал его в карман.

У Бабцева все будто смерзлось внутри. Но он лишь постарался держать спину прямо-прямо и чтобы голос не дрожал — хотя ему теперь стало по-настоящему страшно.

— Неубедительно, — отрезал он. — И даже еще более подозрительно. Вы вполне могли надавить на совершенно ни в чем не повинного Семена и заставить его сказать все, что угодно. Я ваши штучки хорошо знаю, господин… ныне штатский. Я начинаю всерьез тревожиться за своего друга. Вы его еще не убили?

Заварихин поразмыслил мгновение, потом, как неутомимый иллюзионист, из другого кармана вытащил мобильный телефон.

— Хотите ему позвонить?

Бабцев колебался лишь мгновение..

— Теперь — нет. Теперь я уже уверен, что он у вас и находится под мощным давлением.

Заварихин вздохнул.

— Да, — устало проговорил он и отвел взгляд. — Недооценили силу ваших убеждений, Валентин. Вы, верно, до сих пор уверены, что и дома в Москве ФСБ взорвала?

— И в Москве, — холодно и непреклонно ответил Бабцев, — ив Волгодонске, везде. В свое время независимое расследование это доказало с полной определенностью. Просто его результаты были заблокированы вашими коллегами, Анатолий.

— Ох, да когда ж это кончится, — пробормотал Заварихин.

— Никогда, — бесстрашно бросил ему в лицо Бабцев. — Никогда. И не надейтесь.

Заварихин встал. Сейчас он меня пополам переломит, подумал Бабцев, но ему уже не было страшно. Все-таки он успел плюнуть чекисту в рожу, и это давало ему силы погибнуть теперь с честью. Он даже не пытался сбежать хотя бы к себе в номер — просто стоял и ждал. Сердце билось мощно и ровно. Празднично.

— Знаете, Валентин… Когда я встречаю таких, как вы, у меня просто руки опускаются. И накатывает чувство, что страна все-таки обречена.

— А вы, конечно, спасители, — едко парировал Бабцев. — Но кому нужна страна, которую могут спасти только такие, как вы? И только ТАК, как умеете вы?

— Помните знаменитую сцену Валтасарова пира? — спросил Заварихин. Экий эрудит, мельком подумал Бабцев. — Ты взвешен на весах и найден…

— Очень легким, — перебив, без усилия продолжил Бабцев. Не мог он не щелкнуть этого кровососа по носу хоть так, хоть по мелочи.

— Легким-то ладно. Легким, тяжелым — разница, в сущности, невелика. Всего лишь в цене. Что на рынке делают после того, как взвешивают на весах? Продают, Валентин. В наше подлое время надо говорить так: ты взвешен на весах и найден ПРОДАННЫМ. Что там Марксова продажа рабочей силы как последняя стадия… Товаром становятся смыслы жизни. Что бы ты ни исповедовал — оно всего лишь работает на чью-то мошну. Не на ту, так на эту. Вот что меня пугает…

— Успокойтесь, — с превосходством сказал Бабцев. Сделал широкий жест, обведя окружающий мир. — Весь этот послед империи… Никто на него не претендует, и никому он не нужен.

— Да? Страна после страшной войны воспрянула на миг — и буквально зубами впилась в будущее и еще цепляется из последних сил! И Байконур — те самые зубы. А послед империи — это вы, Валентин.

— Вот только не надо о войне, — жестко сказал Бабцев. — Не надо демагогии о голоде, холоде и нищете, которыми оправдывается любая собственная мерзость. Если у тебя нет штанов, мечтать надо о штанах, а не о звездах.

Заварихин помедлил. И Бабцев вдруг сообразил, что у него в глазах уже нет неприязни. Давно нет. Да и была ли? Грусть была у него в глазах. Страшная, беспросветная грусть.

Чего он добивается?

— Практика показывает, — сказал Заварихин тихо, — что тот, кто мечтает только о штанах, за штаны мать родную продаст. Почему-то так получается, что люди, в которых сохранилась душа, совершенно непроизвольно начинают, даже замерзая, мечтать о чем-то, помимо штанов. Со всеми вытекающими последствиями… — Помолчал. — И найден проданным.

— Я могу считать себя свободным? — с ледяной вежливостью осведомился Бабцев.