Михаил Емцев - НФ: Альманах научной фантастики. Вып. 5 (1966)

— Не дури, Роби, садись, — изображая улыбку, приветствовал его Михаил. — Как проблема радости?

— Проблема решена и получила практическое воплощение. А ты что не весел?

— Да так…

Что он мог ответить? Дело шло из рук вон плохо. Подольский чувствовал себя последней бездарностью. Если бы Евгений Осипович был Жив! Да, но тогда несдобровать бы ему, Михаилу Подольскому. Все бы увидели, какая он бездарность. За это время он не сдвинулся ни на шаг. Проблема буксовала, как грузовик в весеннюю распутицу. Валентин Алексеевич, конечно, славный мужик, он поддерживает и помогает, но это же не его проблема, а сейчас он завлаб и у него столько забот… Дай бог, раз в неделю переговоришь, да и то на ходу, где-нибудь в коридоре. Ах, если б Евгений Осипович видел, как он завяз, безнадежно завяз в поисках решения, которое, может быть, находится где-то рядом…

— Сон наяву? Приятные галлюцинации? Нирвана? — вежливо спросил Мильч.

Если не обманывать ученых, кого ж тогда обманывать в наши дни? Впрочем, современный ученый сам кого хошь надует. Но в Подольском что-то есть от ископаемого вида так называемых чистых ученых. Чистота их помыслов гармонирует с грязью на воротничке и нечесаной шевелюрой. Обязательно ли сосуществование моральной чистоты и натуральной безалаберности?

— Я пришел тебя пригласить, — торжественно начал Мильч. Михаил удивленно поднял голову.

— Ты женишься?

— Там, где прошла женщина, мне делать нечего, — брякнул Роберт.

Михаил подозрительно посмотрел на него.

— Ну, выкладывай, зачем пришел?

— Понимаешь, это надо посмотреть своими глазами, — протянул Мильч, — так на словах трудно объяснить, да… и я сам толком не знаю, как это…

Он рассудил, что глупо держать Рог на складе, рискуя ежеминутно быть накрытым. Он перекрасил его в черный цвет, покрыл лаком, отхромировал рукоятки, вставил в него потенциометр и под видом старого хроматографа перетащил в основное лабораторное помещение — в ту комнату, где работала Епашкина. Ольга Ивановна пыталась было протестовать, но Роберт шуточками и улыбочками успокаивал ее.

Вначале это было нелегко. Но когда Мильч обнаружил у Епашкиной одну маленькую слабость, он безжалостно ею воспользовался. «Наши слабости — это ступеньки прогресса», — говорил он, закупая в букинистических магазинах дорогие издания дореволюционных поэтов «Ваши слабости — наша сила», — думал Мильч, перепродавая за бесценок Ольге Ивановне тонкие книжицы с ломкими страницами. И Епашкина сдалась. Она позволила Роберту укрепиться в ее помещении под сладкоголосый лепет Северянина и буйные возгласы Андрея Белого.

…Подольский окинул взглядом комнату.

— А где Ольга Ивановна?

— Изволили отбыть в командировку, — улыбаясь ответствовал Мильч, — где и пребудут до конца месяца.

— А-а.

Мильч посмотрел на него и вздохнул. Ну, ладно, решился, стало быть решился. Новый путь есть новый путь. Как правило, он хуже старого. Ну, да ладно…

— Шутки в сторону! Перед тобой, Миша, чудо.

— Знаешь, Роб, ты…

— Ну, ладно!

И Мильч начал действовать… Когда внутри ящика возник уже знакомый сияющий овал, образованный сплетением разноцветных лучей, а на стенках загорелись сложные узоры, напоминающие не то кровеносную систему, не то сложную радиосхему, он удовлетворенно сказал:

— Ну, вот.

Подольский, с восторгом и изумлением наблюдавший за происходящим, взволнованно воскликнул:

— Здорово! Что все это значит?

— Ого! Для того, чтобы это понять, — торжественно провозгласил Мильч, — нужно пройти искус посвящения! Выдержавший испытание будет удостоен высочайшей мудрости познания и сможет пить прохладную влагу Истины из рук самой Исиды, или в автомате газированной воды.

— Но все же ты мне можешь объяснить по-человечески, что все это такое?

— Дело в том, — доверительно зашептал Роберт, наклонившись к уху Подольского, — что я пригласил тебя на помощь. Я надеюсь, ты поможешь мне разобраться в этой штуке. Я сам не понимаю, что с ней происходит, почему она такая.

— Ну, хорошо, хорошо. Расскажи мне хотя бы, как это у тебя появилось.

— К беде неопытность ведет, а любопытство — тем более.

— А на каком питании он у тебя работает?

— Он? — вздрогнул Мильч.

— Ну да, этот черный ящик. Ведь это же Черный Ящик? Так?

— Пусть Черный Ящик. Работает на электричестве, там внизу подводка.

— Прямо в корпус?

— Прямо в корпус.

— И больше ничего?

— Ничегошеньки. Ты же видел, какой он был, когда я вытянул потенциометр: голые стенки — и все.

— А потенциометр зачем?

— Потенциометр, братец, бутафория. Для легализации Черного Ящика.

— И никто, кроме тебя, не знает об этой его особенности? Ты разве никому не говорил? — удивился Подольский.

— Видишь ли, я хотел сначала понять сам. Но… очевидно, у меня не хватает культуры, литературы и смекалатуры. Посему я обратился к тебе. Хочется сначала разобраться, а уж потом поднимать шум.

Михаил кивнул и приблизился вплотную к Черному Ящику. Вглядываясь в световое панно, он испытал какое-то странное чувство — смесь любопытства и благоговения.

— А ты не боишься? — спросил он Мильча.

— Техника безопасности здесь на высоте.

— Где ты его взял?

— Пусть тебя это не мучит.

— Но все же?

— Хочешь честно?

— Конечно.

— Нашел на свалке. На нашей, институтской. А потом… обнаружил это свойство иллюминации. Сломал голову, вывихнул мозги, свернул шею от многочасового недоумевающего покачивания перед Ро… перед Черным Ящиком. Теперь решил подключить к этому занятию тебя.

Безмолвно сплетались и расплетались кольца и полосы, овал внутри ящика из сиреневого становился оранжевым. Михаилу слышалась музыка, чудесная, без звуков, музыка линий и радужных цветов.

— А что, если туда сунуть что-нибудь?

— Не знаю, не пробовал, — быстро проговорил Мильч.

— Боишься?

— Нет, просто такая мысль не приходила мне в голову. Один ум — хорошо, два — лучше, и путь открыт к успехам, как говорил Швейк.

— Я попробую?..

— Что же ты хочешь сунуть?

— Ну… хотя бы руку.

— А, руку! Руку можно, я совал, ничего не изменилось, — облегченно сказал Мильч, — у меня даже голова как-то туда влетела. Потерял равновесие, и упал вперед. Ничего не случилось, только в глазах блеснуло. Оно неощутимо, как солнечный луч.

— Значит, с человеческим телом оно не взаимодействует, — сказал Михаил, растопыривая пальцы и погружая их в глубь ящика. — А с металлом, деревом, пластмассой пробовал?

Мильч покачал головой. В этот момент ящик загудел, из него посыпались искры. Подольский испуганно отдернул руку. Все стихло.

— Странно, — удивился Мильч, — у меня такого еще никогда не было. А ну, попробуй еще.

Подольский посмотрел на него и вытянул руку. Ящик снова загудел, но уже глубоко и мерно, без потрескивания. Внезапно беспомощно и бесполезно парившие в пустоте пальцы нащупали нечто вещественное. Михаил потянул к себе, поползла какая-то лента, словно сматываясь с невидимой катушки.