Сергей Абрамов - Тихий ангел пролетел

— Приехали, — нарушила Мальвина обет молчания. — Выходим, майн фюрер, конечная станция. Буквально.

Пока все прытко вылезали из «мерседесины», ноги разминали, спины распрямляли, ноздри просвистывали, костями похрустывали. Ангел злобно комментировал Мальвинино «буквально»:

— Приехали с орехами. Станция «Пытошная», переход на станцию «Дыба-раздельная». Осторожно, двери открываются и закрываются навсегда… Слышь, Ильин, я не хочу навсегда. Чего скажешь, если я тебя сейчас покину?

— Покинь, — кротко отвечал Ильин. — Только что ты без меня делать станешь? Ты — это я. И наоборот.

— Наоборот — вряд ли, — веско сказал Ангел. — Я — Ангел, существо возвышенное, а ты — дурак убогий.

А между тем все минус шофер, который остался с любимым авто, вошли в подъезд. Оный быстро был открыт Лейбвахтером Бодигардовичем Телохранителевым с помощью специальной кодовой пластины, похожей на кредитную карту «Америкен экспресс». Л.Б.Т. сунул «Экспресс» в электронную щель, и дверь, мягко щелкнув, поехала в сторону, как давеча — ворота. В фойе имела место стойка, как в баре, за коей сидел другой Л.Б.Т. и смотрел в телевизор процесс вхождения гостей в здание. Ильин в телевизоре выглядел по-домашнему знакомо и оттого приятно, будто покойный артист Щукин в дилогии о Лукиче.

— Кого это вы привели? — удивился Л.Б.Т.-бис, не отрывая взгляда от телевизора. — Никак артиста поймали?

— Его, — хохотнул Л.Б.Т.-премьер, проходя мимо стойки и швыряя на ее полированную поверхность металлический руль с профилем первого президента.

— Одно пиво, битте…

И Л.Б.Т.-бис мгновенно и ловко поймал рупь в подставленную ладонь, куснул его, спрятал в карман форменной рубахи и тут же выставил на стойку запотевший флакон «Карлсберга».

Л.Б.Т.-премьер столь же ловко схватил флакон и на ходу присосался к нему, вкусно булькая.

— Прекратите цирк, — сердито сказала Мальвина. — Нас, вероятно, ждут?

— Так точно-с, — вскочил Л.Б.Т.-бис, вытягиваясь по команде «смирно», из чего Ильин сделал вывод, что Мальвина здесь — тот еще фрукт. — Все собрались в «голубом» зале, ждут-с…

— Чего ты идешь, как кот на кастрацию? — возмутился Ангел. — Взбунтуйся.

Ильин пошарил в кармане и тоже выбросил на стойку металлический рупь, но — с профилем поэта Гейне.

— И мне пива, — заявил он. — Я пить хочу, и меня, — подчеркнул: — меня! — никто в вашем клоповнике не ждет. И вообще, я устал.

Тут сразу случилась немая сцена из «Ревизора», тут сразу все застыли и уставились на бунтаря, а Л.Б.Т.-бис, ошалев от такой наглости, достал из-под стойки очередной «Карлсберг». Хотя и не отдал Ильину.

И в сей момент раздался знакомый Ильину голос:

— Василий, будьте любезны, дайте товарищу пива. Он пить хочет.

Догадались, кто это был, любезные читатели?..

Кто догадался — молодец! Конечно же, известный нам всем гебист Олег Николаевич, оставленный Ильиным в разрушенном ресторане «Максим», что на Тверской у площади Скобелева.

И Л.Б.Т.-бис по имени Василий зачарованно протянул Ильину бутылку датского пива.

Немая сцена подошла к концу. Все ожили, задвигались, потянулись к Олегу Николаевичу, большому начальнику, который стоял в дверях некоего помещения, а за дверями просматривалось что-то голубое-голубое. Не исключено, помянутый выше зал.

А Ильин к гебисту не пошел. Ильин взял пиво и, подпрыгнув, сел на стойку, болтая ногами и попивая ледяной напиток прямо из горла. Как у себя в полуподвале.

— Не расслабляйся, — на всякий случай предупредил Ангел. — Ты что-нибудь понимаешь?

— Я давно перестал что-нибудь понимать. Я не понимаю, что от меня все хотят. Я не понимаю, почему они со мной носятся весь день. Я не понимаю, зачем эта Мата Хари меня гримировала. Я ничего не понимаю, Ангел. И знаешь, что самое смешное?.. Я и не желаю ничего понимать. Я действительно устал.

— Проголодался, что ли? — посочувствовал Ангел.

— Да не в том дело! Хотя проголодался… Я устал от идиотизма. Заметь: все, что происходит со мной с самого утра, нелогично. А ты можешь упрекнуть гебе в отсутствии логики?

— Какое гебе?

— Да любое! То, что было до войны. То, которое при Бровастом сражалось с дисами. То, которое пасет меня в Этой жизни. Гебе есть гебе. Контора! Солидняк. А эти — клоуны, маски, комедия дель арте. И согласись, Ангелуша, она началась не в «Лорелее», нет. Она началась в миг, когда сумасшедшая «мерседесина» хотела меня сбить на Большом Каменном мосту. Это был пролог. Интерлюдия. Раус. А потом случился первый акт: котельная, психушка, взрыв в «Максиме». А потом — второй: гонка на «фольксе», буффонадные коммуняки с Пресни… И третий: «Лорелея», гримерная, Карнавал… И что проходит красной нитью через весь фарс, а, кореш?

— То, что тебе никак пожрать не удается.

— Нет, Ангел, ты не Константин Сергеевич. И даже не мой двойной знакомец Табаков… Красная нить — тайна, которую знают все, но делают вид, что безумно хотят узнать ее у меня.

— Ты считаешь?.. — Он не договорил.

Да и зачем: то, чего Ангел недоговаривал, Ильин и без подсказки знал.

— Считаю. Тайна эта никому на фиг не нужна.

— А ты нужен?..

— В том-то и вопрос, Ангел, в том-то и суть, хранитель.

— Значит, впереди нас ждет эпилог, так?

— Похоже на то.

— Тогда не стоит сидеть бревно бревном. Допивай пиво и рули к финалу. Как думаешь: он счастливым будет?

— Счастливых финалов гебе не признает. Это исторический факт или, если хочешь, примета жанра.

— Комедии дель арте?

— А что есть жизнь, если не комедия дель арте?

— Ты высокопарен, как жираф. — Ангел весьма чувствителен был к фальши, терпеть ее не мог, понижал все взвивания и парения склонного к высокому штилю Ильина. Так ведь понятно: бывший летчик, высотник, заоблачник. Родня ангелам. — Жизнь есть жизнь, Ильин, и ничего больше. Прекрати выпендриваться и иди в зало. Чем скорее начнем, тем скорее кончим.

Он был прав, как всегда. Ильин допил пиво, поставил бутылку на стойку, спрыгнул и пошел к дверям, за которыми скрылись и Мальвина, и Л.Б.Т.-премьер, лишь Олег Николаевич терпеливо ждал дорогого гостя. Он подхватил Ильина под локоток и ввел его в «голубой» зал, который оказался и впрямь голубым: стены его затянуты были небесного колера шелком, с потолка приглушенно светили люстры с голубыми плафонами. В зале классической буквой «Т» стоял стол (или два стола?), за ножкой буквы сидели неясные в голубой полутьме персонажи, а Олег Николаевич повел Ильина к перекладинке, к президиуму, где и подвинул ему кресло, обитое голубым шелком. Или штофом. Ильин плохо разбирался в мануфактуре.

Ильин сел, и Олег Николаевич сел рядом, в соседнее кресло.

— Вот тебе и на! — ошалело сказал Ангел.

Было от чего ошалеть.

Ильин смотрел на сидящих в зале и чувствовал, как сердце его быстро превращалось в тугой и тяжелый шар, стремительно падало вниз, так уже бывало, и смертельно хотелось пить, несмотря на только что выхлестанную бутылку ледяного «Карлсберга». Больно было Ильину. Больно и тошно. Потому что он знал всех, кто сидел за ножкой буквы «Т». Районный гебист, знакомый хороший мужичок, к которому Ильин ходил отмечаться. Мальвинка, чьи волосы очень гармонировали со стенами и креслами в зале. Лейбвахтер Бодигардович Башенный, надежный Телохранителев, сильный человек. Революционер по кличке Борода — в том же черном свитере а-ля артист Боярский, в Этой жизни неведомый. Милейший владелец книжной лавки на Кузнецком мосту, частый собеседник Ильина герр Лифлянд — и сейчас с каким-то раритетом, с какой-то древней инкунабулой. И владелец дома, в котором Ильин обитал, сынок коммунистического партайгеноссе, любезный капиталист, не велевший повышать жильцу квартплату. И его домоправитель тоже рядышком сидел с видом потревоженной невинности.