Александр Бушков - Нелетная погода (сборник)

Оказывается, я недооценил «филантропов». Они и не думали отступать, они были упорными, как всякий экспериментатор.

Признаться, мне стало чуточку страшно, потому что вся дальнейшая жизнь должна была стать схваткой со всеми этими роскошными вещами, которые только притворялись безобидными. И теперь предстоит все время помнить, что где-то далеко, за миллионы километров отсюда следят и ждут, наблюдают чужие глаза, и нельзя проявить в словах и поступках даже секундной слабости – кто знает, как она будет истолкована там, в космосе?

На Руси всегда умели поговорить по душам с незваными гостями. Мне было страшно, но отступать я не собирался.

Докуренная до фильтра сигарета обожгла мне пальцы, и я с наслаждением раздавил ее на полированной крышке стола…

1986

Когда меня наконец уговорили все вошедшее в эту книгу издать, я вытащил рукопись «Нелетной погоды», лет пятнадцать пылившуюся в дальнем углу – машинопись выцвела, края лохмами, – бегло пробежал и вдруг с нешуточным удивлением обнаружил, что мне за этот роман совершенно не стыдно. А, собственно, почему я полагал, что мне за него должно быть стыдно? Он все же, смею думать, нисколечко не наивный и не устаревший. Он просто-напросто пронизан солнечным оптимизмом Полдня XXII века, тем самым, которым мое поколение заразили Стругацкие. Сами они в пору, когда «Нелетная погода» писалась, уже, зябко подняв воротники, вышли из своего Полдня в другие, более ненастные миры, где серые тучи на небе появляются гораздо чаще, чем безмятежное солнышко. Но мы-то, мы были гораздо моложе, а потому еще оставались в Полдне. Мы были молоды и оттого считали, что Полдень не кончается.

Вот и получился ничуть не грустный, без единой тучки на небе, оптимистический роман о людях, которые не опускают рук, когда им нелегко, потому что живут они, не забывайте, в Полдне. Сейчас даже удивительно, что роман вышел таким легким, опереточным в хорошем смысле, если вспомнить, что писался он, когда автору было невероятно тяжело и тоскливо – ну, чисто личные причины. Но вот поди ж ты! Двадцать лет спустя я не отыскал в «Нелетной погоде» и тени тогдашнего тяжелого времени. Ни следа. Странно даже.

И то, что роман остался неизданным, тоже странно – какая-то череда необъяснимых случайностей.

Хотя, быть может, дело еще и в том, что однажды появилось вдруг твердое убеждение, что второй его части уже никогда не будет. Я ее прекрасно видел в уме, она вполне сложилась, я прекрасно знал, что там произойдет и чем все кончится. Но что-то изменилось. Скорее всего, к той поре и для меня самого тоже кончился Полдень, и я тоже из него вышел вслед за мэтрами, другой дорогой, но под то же самое неприветливое небо, большей частью низкое и серое. И оптимизма вроде бы меньше не стало, и написанная после «Погоды» «Провинциальная хроника начала осени» заканчивается ничуть не уныло и не безнадежно – наоборот, сильные и смелые герои, с веселой яростью сверкая мечами, бросаются в бой, где их определенно ждет победа… И сражаются они как раз под ясным солнечным небом…

Все так, но это уже какой-то другой Полдень. С маленькой буквы. Просто полдень. А тот, что с большой, уже никогда не вернется. И я не буду врать, что мне его не жаль. Еще как жаль. Из-за того, что он кончился для меня лично, не менее десятка повестей так и легли недописанными, хотя до финала в иных оставалось совсем немного. Но что поделать, если вещи эти могли быть завершены только посреди Полдня…

Самое интересное, что в советские времена эту повестушку, практически не раздумывая, с ходу отвергли не менее десяти журналов и издательств. Казалось бы, она была идеологически выдержанная и насквозь правильная – очередное обличение порочных нравов заокеанского супостата. А вот нате ж вам! Отвергали с поразительным единодушием, и даже, к моему тогдашнему изумлению, однажды опасливым шепотком прозвучало что-то вроде: «Антисоветчина…»

А в общем, теперь мне ясно, что ничего в этом не было удивительного. Ведь эта безделушка, по-моему, никакой не «политический памфлет», а рассказ о жуткой и тупой Бюрократической МАШИНЕ, не зависящей ни от идеологии, ни от географии, способной со всем усердием грохотать вхолостую, ради себя самой, имитировать работу и прилежание без всякой связи с реальной жизнью и без малейшей пользы…

Опять-таки – не памфлет, а маленькая повесть о той же Бюрократической МАШИНЕ, живущей для себя, ради себя и по собственным законам. Между прочим, то, что вы прочли – только одна сюжетная линия из двух. Была и вторая. Параллельным курсом шли две истории – незадачливого разведчика, однажды выдумавшего целую африканскую страну, и тамошнего корреспондента ТАСС. Последний, очень быстро просекши истинное положение дел, тем не менее продолжал со всем усердием разоблачать очередные империалистические происки в свободной Африке – ну, что поделать, работа у человека такая, разоблачениями империализма только и жив, при хлебе с икрою… А заканчивалось все тем, что однажды они случайно встретились в баре, излили друг другу душу и от отвращения к себе нажрались до такой степени, что забыли, кто есть кто, и разведчик поперся в корпункт ТАСС, а журналист, соответственно, долго колотился в проходную разведцентра.

Ну вот, а потом один шустрый редактор без моего, собственно, согласия и ведома вычеркнул всю линию советского журналиста, послал в печать, и получилось то, что получилось. Рукопись, увы, была в единственном экземпляре, сейчас уже не восстановить.

Это и в самом деле были наброски для большого романа с тайнами, знойными страстями, приключениями и спорами, который опять-таки никогда не будет написан – потому что и его писать можно было только посреди Полдня…

Lex Locis – в американской юриспруденции «Закон о гражданстве», согласно которому каждый, родившийся на территории страны, автоматически получает гражданство США.

Подобные запреты действительно существуют в местном законодательстве различных штатов Америки