На суше и на море - На суше и на море. Выпуск 8 (1967-68 г.)

– Где уж человеку за ними угнаться. Мне рассказывал парень из четвертого отдела, что они, белковые идолы, устали не знают.

– Они вкалывают, пока не разорвется сердце.

– А ты что, разве не так трудишься на Уэстерн-компани? - неожиданно ухмыльнулся подчасок.

– Не болтай лишнего, - строго оборвал Гунмор. - Кругом ищейки компании… Ишь, походочка!…

Последнее восклицание относилось к фигуре, которая, обогнув клумбу с огненными настурциями, направилась прямо к ним.

Безучастно скользнув по лицам двух людей тусклым блюдцем фотоэлемента, фигура миновала турникет и вышла за высоченные ворота.

– Эх, моя бы воля, - сквозь зубы процедил подчасок, нацеливая лазерник в спину уходящего робота. - Вот его поставят к конвейеру, а какого-нибудь парня наладят назавтра в три шеи…

– Не дури, - сказал Гунмор, толчком отведя в сторону узкий, словно соломинка, ствол оружия. - Пистолет по пустякам не включают. Может, и не они во всем виноваты…

Выйдя на крупнозернистый тротуар, фигура зачем-то оглянулась и остановилась.

По приморскому шоссе бесконечной лавиной мчались реабили, пузатые лимбусы на воздушных подушках, одноместные гоночные мальки.

Робот несколько минут стоял, видимо изучая характер движения.

– Отчего бы ему не перепрыгнуть дорогу? - удивился Гунмор, - каких-то двадцать ярдов. Я видел у нас на учебном полигоне - они прыгают, что твои кузнечики.

– Видно, старая конструкция, - откликнулся подчасок.

Робот все не решался пересечь поток.

– А может, у него слишком много этого… как его… инсти… Ну, того, что им прививают, как слепят… - глубокомысленно заметил Гунмор.

– Инстинкта самосохранения? - подсказал более образованный подчасок.

– Ага. Знаешь, бывает такое. Попадаются и среди них бракованные экземпляры.

– Отчего же их не уничтожают?

– Зачем? - сказал Гунмор. - Они могут работать как остальные. А платят им поменьше, вот и все.

В этот момент на шоссе образовался просвет, которым робот удачно воспользовался.

Выйдя на противоположную сторону, он прошел шагов двадцать, свернул налево и углубился в чахоточный скверик.

– Аминь, - произнес Гунмор, когда квадратная фигура скрылась из виду.

Между тем поведение робота резко изменилось. Он все ускорял шаг и наконец побежал по пустынной платановой аллее.

Сразу за поворотом на садовой скамейке сидела женщина. Услышав быстрый шорох опавших листьев, она поднялась навстречу бегущему.

– Удача! - выкрикнул робот в ответ на безмолвный вопрос, светившийся в ее глазах. Он сунул руку в боковой клапан и протянул женщине горсть жетонов. - Наконец-то мы сможем полностью рассчитаться с долгами, и еще кое-что останется…

– Как много, боже!

– Двадцать, - небрежно уронил он.

– Но это роб-жетоны, - разочарованно протянула женщина. - А денег не дали?

– К чему они роботу? Но не огорчайся, Рейч, жетоны тоже неплохо, мы их обменяем два к одному.

Молодое лицо женщины осветилось улыбкой.

– Видишь, Рыжик, моя идея торжествует, - сказала она. - И недаром ты испортил все мои картонки.

– Я всегда говорил, что ты у меня умница.

– Да, а что там за работа? - спохватилась Рейч.

– Что-то связанное с дешифровкой, - сказал он, отводя глаза в сторону.

– Когда приступишь?

– Завтра.

– Как чудно! А работа не опасная?

– Пустяки, - громко сказал он. - А знаешь, до чего тяжелы эти доспехи, что мы сварганили, черт бы их побрал!

Он сорвал с головы и с отвращением швырнул наземь массивный шлем с антенной. Затем туда же полетели бутафорские плечи, серая робохламида и картонные кружки, разрисованные под фотоэлементы.

– Уф, конец, - сказал он, пнув ногой кучу хлама. - Меня прямо мутит от голода. Пошли скорее в автомат, отметим нашу Удачу!…

По дороге они старательно обсуждали, на что в первую очередь можно истратить жетоны.

Шеф Уэстерн-компани отложил в сторону зажигалку и потянулся. «Ну и чудак, - подумал он благодушно. - Обмануть вздумал. На мякине провести…» Он закурил и прошелся по кабинету.

Трудные времена. Закрытые отсеки требуют все новых рабочих рук. Неважно в конце концов каких. Лишний работник не валяется. Тем более за полцены.

Правда, кое-что придется подкинуть инспекции.

Шоссе было старое, и лишь изредка попадались встречные машины. Последние несколько миль он ехал буквально в дремучем лесу. Иногда машину сильно подбрасывало на выбоинах в асфальте. Брейт любил такие дороги, тенистые, почти безлюдные. Собственно, вырываясь из раскаленного зноем Мертона, он стремился именно к одиночеству. Оставив позади душные закоулки, лекционные залы и лаборатории, он чувствовал, будто сменил кожу, смыл с себя налет усталости, накопившейся за целый год. Он знал, что первые часы «бегства» - самые приятные во всем отпуске. Потом от безделья снова нахлынут проблемы, о которых ему сейчас не хотелось думать.

Машинально объезжая глубокие выбоины на шоссе, он незаметно для себя погрузился в неотвязные мысли, которые - он знал подсознательно - раньше или позже приведут его к размышлениям, так резко прерванным несколько часов назад его отъездом в отпуск.

Он ехал без остановок - куда глаза глядят. Ему было безразлично, где провести эти несколько недель. Дорога зла… Кто знает, куда она приведет?… Но видимо, ехать по ней можно, раз она существует. Каждое познавательное действие - подобная дорога в незнакомое: неизвестно, к чему стремишься… Иногда это бездорожье и ухабы. А так ли в науке?… То есть всегда ли трудная, изъезженная противоречиями дорога приводит к фальшивым, бессмысленным выводам? Когда отправляешься на прогулку, можно позволить себе путешествие в неизвестность. Но если дело идет о расширении человеческих знаний, можно ли разрешить себе транжирить драгоценное время на бесцельные, слепые искания? Рассуждения о смысле познания мира, конечно, наиболее спорный вопрос в философии науки. Если уж ты избрал дорогу исследователя, надо быть готовым к тому, что будут и колебания и шаги в сторону. Что и подтверждается историей с этими несчастными грактитами, которые отняли у всех столько дорогого времени, а загадка до сих пор не разгадана. Каждый, кто имел дело с грактитами, несомненно, приходил к тому или иному выводу. Но только авторы-фантасты позволяли себе выдвигать «гипотезы» без убедительных доказательств. У Брейта была своя личная гипотеза, но это не имело значения. Грактиты - эти «космические орешки», как их называла пресса, «камни, упавшие с неба», - оставались лишь тем, чем и были с самого начала: дьявольски твердыми камешками грязно-фиолетового цвета величиной с лесной орех.