Михаил Васильев - «На суше и на море» - 60. Фантастика

Здесь царил зыбкий полумрак, к которому, однако, глаза привыкли довольно быстро. Завьялов увидел, что сможет легко вскарабкаться к пещере.

Правда, скала, камни, карниз были мокрыми и скользкими, по ним сбегали струйки воды. И вдруг Завьялов вздрогнул от удивления: в скалу как раз напротив его лица был вбит железный крюк. Он весь заржавел и превратился в труху, но еще держался… Так вот какие горные духи помогали Гамаюну попадать в его пещеру. Дальше все было значительно проще. Путь был пройден не раз, значит, его мог пройти и Завьялов. Он подтянулся по скале и очутился у входа в пещеру.

Перед ней была небольшая, незаметная снизу площадка, стоя на которой деспотичный отец выбивал изображения, чтобы погубить дочь вместе с ее возлюбленным. Сердце Завьялова трепетало от радости. Нет, эти изображения сделал не Гамаюн. Часть фигур полустерлась, другие полуразрушены трещинами и обвалами выветрившегося камня. И им не два-три века, а двадцать-тридцать тысячелетий. Опытный глаз геолога позволил Завьялову легко сделать эту ориентировочную оценку.

Но если легенда о Гамаюне вымысел от начала до конца, тогда рушится целый ряд косвенных доводов. Но нет, не может быть. Это Гамаюн, убийца своей дочери и сам невольный самоубийца, вбил крюк в гранит стены, готовя себе тайное смертельное убежище…

Конечно, эти фигурки на стене Завьялов сфотографирует, а если фотоаппарат откажется работать, он их тщательно перерисует в свой блокнот. Во всяком случае в «Вопросах археологии» они будут опубликованы не позже весны будущего года. Им, ждавшим столетия, ничего не значит подождать еще несколько месяцев.

Завьялов устремился к входу в пещеру. Яркое солнце светило прямо в ее открытое отверстие. Несколько шагов он сделал словно по мягкому войлоку — это были бесчисленные коконы бесчисленных поколений бабочек. Затем грунт стал твердым. Здесь царил полумрак, и исследователь на минуту остановился — дать привыкнуть глазам. И вдруг что-то случилось, Завьялов оказался в непроницаемом мраке. Сзади мягко ударило, пол пещеры качнулся, со сводов посыпались мелкие камни. Завьялов похолодел: обвал! Погребен навсегда в этой каменной ловушке, каждый час пребывания в которой смертелен… Ведь это именно пещера отняла красоту и силу у Дин и, по всей вероятности, жизнь у ее отца…

Завьялов зажег фонарь-«лягушку». Обвал был сравнительно небольшой, обрушилась, видимо, лишь одна гранитная глыба. Но она почти наглухо заложила вход. В оставшееся отверстие проходила рука Завьялова. Расширить отверстие? Нет, это безнадежное дело. Это займет суток трое, четверо, а их у него нет. Он не может ждать даже до завтра, когда его начнут искать товарищи. Конечно, они догадаются сразу, что он пошел исследовать эту пещеру. Но поймут ли они, где он? Нет, они решат, что он сорвался в поток, и внизу по течению станут искать его тело. Сколько бы он ни кричал, даже если Николай поднимется до того карниза, его не услышат сквозь рев водопада.

Нужно обдумать все спокойно и хладнокровно. Смерть? Он много раз видел ее совсем близко: полеты над городами, ощетинившимися лучами прожекторов и трассами зенитных снарядов, похожими на гигантских огненных ежей, совсем не напоминали увеселительные прогулки. Но если он умрет здесь, тайна Гамаюновой пещеры может остаться нераскрытой еще многие, многие годы.

Впрочем, ведь и он сам еще не успел убедиться, что эта тайна существует.

Освещая себе путь «лягушкой», Завьялов пошел в глубь пещеры. Она постепенно расширялась, особенно быстро уходил верхний свод. Пещера оказалась узкой щелью в граните. И вдруг по спине Завьялова пробежали мурашки: перед ним, освещенный неверным светом его фонаря, стоял человек. Глаза его сверкали, рот был раскрыт в зловещей улыбке, а на ярко сиявших зубах полыхало голубоватое пламя. Именно таким рисовались средневековому воображению люди — выходцы с того света или прямые слуги дьявола.

Преодолев страх, Завьялов сделал еще два шага вперед и направил луч фонаря прямо в лицо привидения. Это была мертвая маска мумии, полусидевшей в нише задней стены пещеры.

Видимо, человек, превратившийся в мумию, был редким гигантом. И в полусогнутом состоянии туловища голова его была на уровне головы Завьялова. «Еще бы, — подумал геолог, — должно же было хватить у него силы по такой дороге пройти с тяжелой ношей — спящей дочерью. Да, конечно, это был Гамаюн. Одет он был в холщовую рубашку, подпоясанную ремнем, и такие же штаны…»

Гамаюнова пещера открыла свою последнюю тайну. Да, ее стены, своды, потолок состояли из минералов, содержащих в невиданных на земле, поистине фантастических концентрациях радиоактивные элементы — уран, торий. Далеко ли простирались драгоценные руды — это еще надо было узнать, но высокое качество их было бесспорным.

Завьялов снова вернулся к выходу из пещеры. Что же делать? Написать записку! При слабом свете, проникавшем сквозь оставшееся отверстие во входе, он коротко написал на листке блокнота о своем открытии и, свернув из листа голубя, выбросил в отверстие. Так он сделал девять раз — по числу чистых страниц, оставшихся в блокноте.

Когда с этим было покончено, он задумался. Что еще можно сделать? Дин отсюда послала к возлюбленному цветок. Может быт, она написала что-нибудь на цветке и бросила его вниз? Нет, не похоже. Зачем писать на цветке, если можно было воспользоваться листиком растения, клочком собственного платья…

А ребята в лагере еще ни о чем не догадываются. Папаша готовит обед, Николай систематизирует найденные образцы. А Оля?… Оля, наверное, исследует таинственные механизмы связи у своих бабочек…

«Летающий цветок»… Не на пушистых ли крыльях бабочки написала Дин свое предсмертное письмо возлюбленному?… А что если попытаться… Да нет, ерунда… Впрочем, чем черт не шутит… А вдруг получится?…

В голове Завьялова возникла идея, от которой он сначала просто отмахнулся, как от досадной глупости, потом вернулся к ней, потом… В конце концов он, по существу приговоренный к смерти, уже ничем не рисковал. Выиграть же он мог целую жизнь…

— Ты думаешь, он слышал наш утренний разговор? Это может пахнуть для меня незачетом практики. И черт же дернул меня высказать о нем свое мнение…

— До чего же ты противен мне, Николай!

— Что ты сердишься? Разве я плохо делаю то дело, которое обязан делать? И всегда, всю жизнь все то, что я буду обязан делать, буду исполнять только отлично. А эти мелкие неприятности — они выбивают из седла, нервируют… Ну чего ты, например, ко мне привязалась?

— Человеком быть надо, Николай. Человеком, а не исполняющим обязанности человека…

Николай не возражал. Несколько минут каждый занимался своим делом.