Кирилл Кудряшов - Черное безмолвие

Каменные стены периметра завода, неподвластные даже для ядерного взрыва, вырастают перед нами словно из-под земли. Я сбавляю ход и, полуобернувшись, подмигиваю Антону, мол, не боись, почти дома. Западные ворота медленно открываются перед нами, и вместо громадных створок перед нами появляется первый внутренний пост охраны — десяток солдат, хорошо вооруженных и обученных.

— Пропуск! — гаркает рослый детинушка десятник, и я, остановившись возле него, залезаю рукой во внутренний карман. Десятник мгновенно напрягается, готовый к любой неожиданности — вдруг я достану из кармана пистолет… Он, безусловно, узнал меня — слишком часто я проезжаю через эти ворота, да и вообще, слишком уж заметная я личность, но ведет себя так, как будто перед ним случайный путник. Такова уж служба на внутренних постах, служить гранью, на которой заканчивается Черное Безмолвие, как бы ему не хотелось пробиться на территорию завода.

— Ирина Печерская, снабженец. — представляюсь я улыбаясь, но без иронии в голосе. Меня отнюдь не смешит его излишняя предосторожность. Собственно, мне она и не кажется излишней — как человек, часто бывающий в Безмолвии, я понимаю, что ОТТУДА может придти все, что угодно. Начиная от свирепых мародеров, и заканчивая такой живностью, что и в кошмарном сне не приснится. Моя улыбка — лишь дань уважения ему и его ребятам, да и просто попытка передать хоть частичку своего хорошего настроения.

Он берет мой пропуск и вдумчиво сравнивает мою фотографию на нем с моим реальным профилем. Неужели встречался с аморфами Безмолвия? Если и да, то должен знать, что они хоть и в состоянии придать себе абсолютно любую форму, то делают это непроизвольно, принимая внешний облик объекта своей охоты, да и вообще, аморфы неразумны, что, впрочем, не делает их менее опасными.

— Проезжайте. — десятник берет под козырек. На его лице не отражается и тени эмоций. В самом деле, отличный солдат….

— Так точно! — в тон ему отвечаю я, трогая снегоход.

Мы въезжаем в завод…

Я не вижу лица Бомбодела, но чувствуя, как его руки сильнее сжимаются на моих плечах, догадываюсь, как он должен сейчас выглядеть. Лично меня величие завода уже давно не впечатляет — будучи охотником и, практически, обитая в Безмолвии, я видела пейзажи, гораздо сильнее потрясающие воображение. Громадный карьер, созданный термоядерной бомбой, достигшей земли в самом начале боевых действий, и даже гигантское поселение термитоподобных тараканов, высотой под пять — шесть метров — все это производит на меня гораздо большее впечатление, нежели творение человеческих рук — бункер завода с вздымающимися в небо бурнусами пара от ядерного реактора.

На площади около двадцати квадратных километров, окруженной неприступными каменными стенами, воздвигнутыми пять лет назад, в самом начале войны, раскинулись громадной сетью ангары с автомобилями, комнаты дезактивации и хлипкие метеорологические башни, сметаемые едва ли не каждой ядерной атакой врага. Повсюду сновали люди, от чего завод приобретал сходство с растревоженным муравейником — восстанавливали постройки, уничтоженные пронесшейся над заводом ударной волной. Большинство башен метеорологов валялись на земле, сложенные, словно карточные домики — аппаратуру с них снимали загодя, при первых звуках сирены, поэтому о вышках никто, собственно, и не беспокоился, так как установить эти пластиковые дуры заново было делом не более чем пары часов.

«МАЗ», размахивая стрелой подъемного крана, ворочал тяжелые каменные глыбы, видимо сорвавшиеся с западной стены при взрыве. Два из пяти имевшихся у завода «БЕЛАЗа» спешили к стене с полными кузовами глины, укрепляя внутреннюю насыпь. Работа шла вовсю…

Все еще дымились ракетные шахты в центре укреплений — именно оттуда стартовали ракеты-перехватчики, обдав пламенем из дюз и без того выжженную почву вокруг.

В принципе, я понимаю восторг, охвативший Антона при виде этого людского муравейника — он не видел ничего, крупнее своего бункера, в котором ютится от силы семьсот — восемьсот человек, в то время, как здесь обитают около семи тысяч. При этом, в бункере все лишь живут, а здесь же буквально каждый выполняет определенную работу, отсюда и впечатление, что абсолютно каждый человек завода ежесекундно мчится куда-то, выполняя что-то неимоверно важно и жизненно необходимое для выживания всего города.

То ли еще будет с ним, когда он окажется под землей, где и находятся основные постройки — жилой комплекс завода, громадина ядерного реактора, цеха сборки боеголовок и ракет… Все это, большей частью созданное еще до войны, уходит под землю на глубину более пятнадцати метров, образуя многоуровневую систему ходов…. Черт, ну почему при мысли о заводе так упорно напрашивается аналогия с муравейником? Видимо, сходство и в самом деле есть.

— Вы… Вы давно здесь? — с трудом сдерживая свой юношеский, почти детский восторг, спрашивает Бомбодел.

— Да. — отвечаю я. — Что-то около трех с половиной лет. Юбилеи не отмечала, да и новоселья не праздновала, так что точно не скажу.

— Здесь всегда было так… Так здорово?!

— Нет, не всегда. Стены возвели года три назад, после того, как на завод сквозь его хлипкие ограждения, проникла стая волков. Тогда погибли шесть человек, среди которых был и один из ведущих ядерщиков тех лет. После этого завод и стал отрезанной от мира крепостью… Ну и, естественно, все эти ангары тоже не сразу строились. Прежние наземные постройки, те, что были до войны, разметало первым же взрывом, да и многие подземные пострадали при первой атаке…

— Я видел первую атаку, — говорит Антон, мрачнея, — Я хорошо помню ее. Мне тогда было четырнадцать… Я решил, что это — конец света.

— Так и было. — отвечаю я. — Конец света, начало Черного Безмолвия.

— Века бегунов…

Да что ж тебе приелись бегуны то, а? Прямо как мне сравнение завода с мурашейником… Век бегунов… Век Безмолвия, и все тут! Бегунов слишком мало, чтобы нас можно было считать силой. Будет больше — вот тогда и поговорим, вот только, меня к тому времени в живых уже не будет.

— Оставь бегунов в покое. — как можно мягче отвечаю я, — Как-нибудь еще встретимся с тобой, поговорим на эту тему. А пока — тебе в отдел кадров… Прямо, и за восемнадцатым ангаром — налево, табличка во всю дверь с этой надписью.

— А что такое отдел кадров? — спрашивает он. Нет, не смеется, не издевается, правда не знает.

— Дань уважения прошлому. Одно название, не более того. Место, где тебе встретят и типа примут на работу. Определят, в какой отдел ты лучше всего годишься, пропишут в жилом секторе… В общем, на месте разберешься. А мне пора на аудиенцию к Сырецкому. Поживешь с мое, быть может, тоже станешь у него званым гостем.