Кирилл Кудряшов - Черное безмолвие

— Нет, Петр Михайлович, я не могу. — просто и по-будничному отвечает Толя. Так, как будто ему мама предложила сходить за хлебом, а не директор завода приказал вести мобильный отряд в бой.

Сырецкий вздрагивает, и отводит глаза.

— Ладно, об этом мы поговорим чуть позже. Сейчас у меня другой вопрос, почему Катя использовала свою бомбу не на ворота, а на убежище, и где сейчас она сама?

— Позвольте начать с последнего. — вклиниваюсь я. — Катя тяжело ранена и скрылась от нас где-то в Безмолвии. Предполагаю, что она умрет от потери крови в ближайшие десять минут — ранение более чем серьезно. А что касается того, почему она взорвала убежище, то тут все просто — по ее собственному признанию, она ненавидела людей.

Сырецкий снова вздрагивает, и его взгляд описывает беспокойный полукруг, не желая остановиться на чем-то конкретном.

— Она говорила, — продолжаю я, чувствуя какое-то жуткое желание сорвать на Сырецком всю злость, — Что по плану Мадьяра сотрудники завода не должны были пострадать. Они были нужны ему живыми… Поэтому она и сберегла бомбу во время боя — она хотела подорвать ее в более подходящий момент, чтобы жертв было больше, и эти смерти выглядели более впечатляюще. Таким моментом и стала очередная ядерная атака, когда все собрались в убежище… На сколько человек оно рассчитано?

— На три тысячи человек при автономной работе. Теоретическая вместимость на короткий промежуток времени — четыре с половиной тысячи.

Сырецкий бледнеет, видимо, представив как в одну секунду обрываются жизни такого количества человек. Элиты завода, самых необходимых людей… По инструкциям при ядерной атаке в убежище должны были укрыться все, кому это было предписано — эти самые три тысячи человек. Слава Богу, что на практике мы уже настолько привыкли к постоянным ядерным атакам, что все давно положили на инструкции с высокой колокольни. А по сему в убежище отправлялись лишь раненные, которые могли пострадать при толчке от взрывной волны, да особо рьяные исполнители техники безопасности.

— Сколько человек было там сегодня? — спрашиваю я.

— Около семисот. Большинство из них — раненные. Выживших нет…

Несколько секунд мы молчим — Сырецкий дает нам осмыслить масштабы катастрофы. Семьсот человек, погибших в одно мгновение. Погибших потому, что мы не сумели вовремя распознать в Кате опасного социопата!

— Так куда вы собрались? — вновь спрашивает он. — Вы нужны здесь, нужно двинуть войска против отряда Мадьяра на востоке. Войска… какие к черту войска! Большинство ребят просто не боеспособны! Ранения, лучевая болезнь, а теперь еще и это… Вы нужны им, как живой пример. Как герои, идущие впереди войска!

— Мы и будем героями. — соглашается Толя. — Разбирайтесь с ними сами, скорее всего сейчас они тоже деморализованы неудачей, за которую нужно благодарить нашего Эзука. Я уверен, что мадьяровцы следили за ходом боя, ожидая подрыва восточных ворот, но поняв, что не дождутся, наверняка пошли бы в атаку, на помощь своим основным силам. А что, быть может они и пошли? Двинулись вперед, а в этот момент навстречу им двинулась беличья орда. Откуда мы знаем, трупы из какого отряда мы сжигали на поле боя? Может этого восточного отряда давно уже нет?

Так что, Петр Михайлович, разбирайтесь здесь сами. А мы идем за самим Мадьяром…

С этими словами он делает первый шаг вперед, прямо на Сырецкого, и тот уходит с его пути.

— У него мой сын. — говорю я, проходя мимо. — Так что позвоните в оружейку, и попросите им выдать нам все, что мы попросим. Иначе мы возьмем все это сами…

— Связи с «восьмеркой» нет. — тихо говорит он мне вслед, заставляя обернуться. — Прости, Ира. Я ничего не смог сделать…

Разумеется, не смог. Единственное, что он мог бы — это бросить завод беззащитным, отправившись на помощь «восьмерке». Завод важнее, и я не могу его за это винить.

Двадцать минут спустя мы уже выезжаем из западных ворот на снегоходах, с ног до головы обвешанные оружием. Пистолеты, автоматы, рожки к ним, по несколько гранат на каждого, и конечно же, любимое оружие бегунов — ножи. Ну а при мне — нож моего деда.

— Нужна дичь. — на ходу кричит Марат, уверенно ведя снегоход на скорости под сотню километров в час. Великолепная эта все же техника, летит, как на крыльях. Часика через два будем на месте… если ничего не случится, конечно.

Я поднимаю голову вверх, чувствуя, как ледяной ветер обтекает разгоряченную кожу моего лица. Одеться потеплее никто из нас не удосужился — полагаемся только на самих себя, на умение повышать температуру своего тела в холода.

Чуть в стороне от нас в небе парят три канюка — вероятно на земле идет бой между двумя хищниками, или кто-то большой и сильный сейчас обедает, а эти птицы ожидают момента, чтобы присоединиться к трапезе. В любом случае, канюки — символ добычи. Стоит поохотиться или на них, или вместе с ними.

— Там канюки. — кричу я, перекрывая рокот движков снегоходов. — Махнем к ним?

— Недалеко. — соглашается Толя, поворачивая свой снегоход в сторону развалин какого-то высотного здания… Или нескольких зданий? Что там было до первого взрыва? Черт его знает! Теперь вокруг черная пустыня с редкими развалинами, да сохранившимся кое где мертвым лесом. Вокруг завода лесов больше — редкая ракета сумела добраться до него…

Десять минут хода, и мы, перейдя в ИК-спектр зрения, видим стаю волков, рвущих на части тушу оленя. Собственно, от оленя уже мало что осталось, а жаль — оленина гораздо мягче волчьего мяса, и приятнее на вкус. Но сегодня, похоже, придется довольствоваться волчатиной…

Мы глушим моторы, и легким бегом направляемся к волкам, при нашем приближении поднявшим свои уродливые вытянутые морды. Волки-мутанты, отрастившие некое подобие широких копыт с отточенными шипами по краям — идеальные конечности для бега по Безмолвию. И в снег не проваливаются, и в бою очень удобны. У этих волков более вытянутая морда, чем у довоенных, и более подвижная челюсть, чтобы удобнее было шерудить под снегом, выискивая в норах затаившихся мышей, или одиноких белок.

Опасные твари… Но нас трое, а их — всего восемь, к тому же, мы вооружены, так что силы не равны. У волков нет шансов.

На бегу мы выхватываем ножи — негласный кодекс чести Безмолвия велит убивать холодным оружием, используя огнестрельное лишь в крайних случаях. Волки оставляют добычу, и слаженно двигаются нам навстречу, убыстряя ход. Интересно, они ли завалили оленя — не похоже, их движения слишком быстры для сытых волков. Наверное, олень — это остаток чьей-то трапезы, на которую и набрели наши новые знакомые.

Все заканчивается менее чем за минуту — четверо волков лежат на снегу с перерезанными глотками и вспоротыми животами, а еще четверо, осознав, что противник им не по зубам, с позором исчезают во тьме. Пора приступать к обеду… Пусть это и не самая вкусная пища в безмолвии, зато достаточно калорийная, а именно это нам сейчас и нужно. Набить желудки белком, который радиация превратит в энергию, вместо того, чтобы превратить нас самих в подобие цитоплазмы.