Род Серлинг - Полуночное солнце (Сборник с иллюстрациями)

Никому не разрешили трогать тело. Кто-то, движимый чувством сострадания, прикрыл его одеялом. Заместитель шерифа вызвал скорую помощь, а теперь был занят тем, что освобождал от зевак место вокруг бассейна.

Мистер Любоу с бледным и озабоченным лицом помогал Флоре собраться. Он говорил ей, что на том конце города есть очень хороший небольшой санаторий, что он просто уверен, что там она сможет прийти в себя. Флора сидела на краешке постели, не слыша его нервно прерывающихся слов о том, как все сожалеют о случившемся. Она сидела безвольно и безжизненно, словно в кататоническом ступоре. В голове всплыла мысль, что надо бы послать вторую телеграмму брату Франклина, потом еще одна: что Франклин не верил в страховку, но она оставила их без внимания, позволив себе погрузиться в полнейшее оцепенение. Ей ни о чем не хотелось думать. Она слишком устала.

Внизу, у бассейна, лежало холодное изуродованное тело Франклина Гибса. Высунувшаяся из-под одеяла рука безжизненно покоилась на бетоне. В темном кустарнике послышался какой-то шум. По бетону прокатился серебряный доллар и, покружившись, улегся около ладони Гибса.

Никто из персонала гостиницы не смог объяснить, каким образом невдалеке от бассейна оказался «однорукий бандит», обнаруженный там на следующее утро. Он был в ужасном состоянии: покрытый вмятинами и царапинами, с заклиненным рычагом и выбитым стеклом, но его отправили на фабрику для ремонта, и через неделю-другую он уже снова стоял среди своих собратьев. Тем же утром мальчишка, чистящий бассейн, нашел серебряный доллар и со спокойной совестью сунул его в карман, а Флора Гибс улетела в Эльгин склеивать черепки своей разбитой жизни.

Она зажила молчаливо и тихо, никому не причиняя никаких неудобств. Лишь однажды, год спустя, произошло нечто необычное.

Церковь проводила благотворительный базар, и кто-то поставил видавший виды игральный, автомат, который называют обычно «одноруким бандитом». Трем ее подругам из Женского Союза с трудом удалось успокоить зашедшуюся в крике Флору и отвести ее домой.

Весь вечер был испорчен.

Ощущение было абсолютно незнакомым. Ничего такого он никогда не испытывал. Он проснулся, но не помнил, чтобы засыпал. И, что озадачило его еще больше, он был не в постели. Он шел по двухполосному шоссе с белой разделительной линией посредине. Он остановился, поглядел на голубое небо, на жаркое утреннее солнце. Огляделся. Сельская местность, высокие, крупнолистные деревья по краям дороги. За деревьями — волны золотистой пшеницы.

Похоже на Огайо, подумал он. Или Индиану. Или север Нью-Йорка. Слова эти вдруг дошли до его сознания. Огайо. Индиана.

Нью-Йорк. Он сразу же подумал, что не знает, где находится.

Вслед за этим тут же возникла новая мысль: он не знал также и кто он такой! Он оглядел себя, ощупал зеленый комбинезон, тяжелые высокие башмаки, идущую от горла до паха молнию. Ощупал лицо, потом волосы. Инвентаризация. Попытка связать воедино узнанные кусочки. Сориентироваться посредством пальцев. Он почувствовал под пальцами небольшую щетину, прямой, с маленькой ложбинкой на переносице, нос, умеренно густые брови, коротко постриженные волосы. Не наголо, но почти. Он был молод. Сравнительно молод, по крайней мере. И хорошо чувствовал себя. Был здоров. Миролюбиво настроен. Чертовски озадачен, но не испуган.

Он сошел на обочину, достал сигарету и зажег ее. Он стоял в тени могучего дуба, прислонясь к его стволу. И думал: я не знаю, кто я такой. Я не знаю, где нахожусь. Но сейчас лето, и я за городом, и у меня, возможно, амнезия или что-то наподобие.

Он глубоко и с удовольствием затянулся. Вынул сигарету изо рта, повертел ее в пальцах, разглядывая. С фильтром, кингсайз. В голове всплыли слова: «Винстон» приятен, как и подобает настоящим сигаретам», «Вам многое понравится в «Мальборо», «Вы курите все больше, а удовольствия все меньше?» Последнее относилось к «Кэмэл» — сигаретам, ради которых стоило пройти лишнюю милю. Он улыбнулся, а потом расхохотался во весь голос. Сила рекламы. Он не знал ни собственного имени, ни местонахождения, но призывы табачных компаний оказались сильнее амнезии. Он перестал смеяться и задумался. Сигареты и реклама означали Америку. Значит, вот он кто такой: американец.

Он выбросил окурок и двинулся дальше. Через несколько сотен ярдов он услышал музыку, доносящуюся из-за ближайшего поворота. Трубы. Потом барабан, а на его фоне — высоко летящее облигато солирующей трубы. Свинг. Да, именно так. И опять он осознал, что это слово знакомо ему. Свинг. А его он уже мог привязать к определенному времени. Свинг появился в 1930-х. Но эта вещь относилась к более позднему времени. К пятидесятым. К 1950-м. Факты громоздились один на другой. Он почувствовал, что нашел ключ к головоломке и все кусочки встают на свои места, образовывая узнаваемую картинку. Даже странно, подумал он, как все оказалось просто. Теперь он знал, что год сейчас — 1959-й.

В этом не могло быть никаких сомнений. Тысяча девятьсот пятьдесят девятый.

Он миновал поворот, увидал источник музыки и чуть приостановился, проведя мысленную инвентаризацию того, что знал. Он был американцем, лет ему было двадцать с чем-нибудь, и стояло лето.

Прямо перед ним располагалось кафе: маленькое прямоугольное дощатое строение с табличкой на двери, на которой значилось:

ОТКРЫТО.

Музыка доносилась именно из этой двери. Он вошел, и у него возникло ощущение чего-то знакомого. Ему определенно приходилось бывать в подобных заведениях. Длинный прилавок, заставленный бутылочками кетчупа и салфетницами; стена за ним, на которой от руки были. написаны названия сэндвичей, пирогов и тому подобных вещей. Пара плакатов, на которых девушки в купальниках держали в руках бутылочки кока-колы, а в дальнем углу зала ящик, в котором он узнал музыкальный автомат.

Он прошел вдоль прилавка, крутанув по пути пару сидений. И увидел открытую дверь на кухню. Задверью виднелась большая плита, на которой стоял кофейник с нахально задранным носиком. Звук попыхивающего кофейника был знакомым и умиротворяющим и навевал ощущение завтрака и утра.

Юноша улыбнулся, словно встретив старых друзей. Нет, даже лучше: почувствовав присутствие старых друзей. Он уселся на последний стул, чтобы видеть кухню. Взгляд его обежал полки, заставленные консервами, большой двухдверный холодильник, деревянный разделочный стол, затянутую сеткой дверь во двор.

Потом глаза его поднялись выше, к надписям на стене. Денверский сэндвич. Гамбургер. Чизбургер. Яичница с ветчиной. И снова он столкнулся с необходимостью приводить явно знакомые слова в соответствие с их значениями. Что такое, к примеру, денверский сэндвич? И pie a la mode? Спустя несколько мгновений в мозгу возникли образ и вкус. В голову ему пришла странная мысль, что, может быть, он ребенок, который вдруг по каким-то фантастическим причинам в одно мгновение вырос, превратившись во взрослого? Музыка врывалась в мысли, мешая думать.