Сергей Смирнов - Фантастика-1971

Но если можно записать от первого лица мысли человека, которого ведут на казнь, то можно ведь пойти и дальше и записать «мысли» мертвецов, в чем тогда не будет никакой мистики. И вот в «Бобке» Достоевский отправляет на кладбище третьеразрядного литератора-алкоголика. Здесь фантастика — фельетонный ход, давший писателю возможность очередного осуждения нравственного разврата, в который, по его мнению, повержены все слои городского общества. «Заголимся и обнажимся!» — скандирует не в меру бойкий покойничек. «Я ужасно, ужасно хочу обнажиться».

«Да поскорей же, поскорей! А когда же мы начнем ничего не стыдиться?» В «Сне смешного человека» (1877 г.), хотя и лишенного подзаголовка ’«фантастический», мы находим еще одну маленькую утопию, на этот раз бесспорно реакционную. «Смешной человек» убедил себя в том, что в жизни всем все равно, а потому и порешил выстрелить в себя из револьвера.

Герой рассказа и совершает самоубийство, но во сне. Во сне же он был унесен через темные и неведомые пространства к такому же солнцу и к такой же земле, но земле прекрасной, и прежде всего Своими людьми. «Это была земля, не оскверненная грехопадением, на ней жили люди несогрешившие, жили в таком же раю, в каком жили, по преданиям всего человечества, и наши согрешившие прародители, с тою только разницей, что вся земля здесь была повсюду одним и тем же раем». Итак, еще один золотой патриархальный век. И вот этот-то рай наш герой из ненавистного Достоевскому цивилизованного мира разложил, развратил. Он бросил в невинные души семена лжи и сомнения, родившие сладострастие, жестокость, ревность, рабство. Вспыхнули войны, возникли союзы, но «уже друг против друга», образовалось понятие о чести, и в каждом союзе поднялось свое знамя. И тогда появилась наука, которая стала объяснять людям, как и где искать истину, появились законы, которые еще больше ожесточили всех. И все эти беды, по мнению автора, произошли потому, что люди стали любить себя больше, чем ближних.

И он принимается высмеивать социалистов (этого слова в рассказе нет), «которые начали придумывать: как бы всем вновь так соединиться, чтобы каждому, не переставая, любить себя больше всех, в то же время не мешать никому другому… Целые войны поднялись из-за этой идеи».

Проснувшийся и прозревший герой уже не помышляет о самоубийстве, ибо решает проповедовать любовь к ближним и самому быть примером такой любви.

Неблагодарные люди, правда, объявляют его сумасшедшим. Мы находим здесь отражение тех же мыслей, которые Достоевский выскажет в «Братьях Карамазовых», снова противопоставив христианские добродетели «безнравственному» социализму.

НАЧИНАЯ С ДЕВЯНОСТЫХ ГОДОВ КОЛИЧЕСТВО ФАНТАСТИЧЕСКИХ КНИГ увеличивается и увеличивается, а литературная форма их приближается к той, которая привычна для нас. Дать общую характеристику фантастике этого периода так же трудно, как дать общую характеристику всей литературе.

Как известно, время было весьма сложное, противоречивое, трудное; в литературе наряду с генеральной, реалистической линией, наряду с творчеством Л.Толстого, Чехова, Горького возникало множество направлений, чаще всего весьма кратковременных, но очень громко заявлявших о себе. Все эти шатания, свидетельствующие о приближении революционной грозы, сказывались, конечно, и на такой части литературы, как фантастика. Но на нее действовали и особые факторы — великие научные открытия, например, которые стали привлекать все большее общественное внимание, а также чисто литературные влияния, особенно Жюля Верна, а несколько позже и Герберта Уэллса. «Начало века, — пишет А.Бритиков в своей монографии «Русский советский научно-фантастический роман», — отмечено большим числом чисто технических утопий.

Романов же, соединявших научно-техническое предвидение с социальным, почти не было». Это не совсем точно. Как раз большинство авторов, подвизавшихся на ниве фантастики, пыталось соединить научно-технические и социальные прогнозы. Совсем другое дело — что за социальные прогнозы это были. Попытка соблюсти хронологическую последовательность в разговоре о фантастике девяностых-девятисотых годов приведет только к невообразимой мешанине. Поэтому я попробую разбить произведения на несколько весьма условных, конечно, групп.

Начнем с более или менее «чистой» научной фантастики. Если говорить об отдельных изданиях, то их было вовсе немного.

Обычно в первую очередь поминают (а чаще всего этим дело и исчерпывается) трех авторов — Родных, Чиколева и Циолковского.

А.Родных, который, кстати сказать, уже в советское время стал одним из первых популяризаторов будущих космических полетов, выпустил в 1902 году тоненькую брошюрку, неполных 20 страниц, в шутку названную им «незаконченным романом», под названием «Самокатная подземная дорога между С.-Петербургом и Москвою».

Здесь в беллетризованной форме излагается пришедшая автору в голову остроумная идея, как — теоретически, понятно — можно создать на Земле транспорт, который не требовал бы никаких источников энергии. Для этого достаточно прорыть туннель между двумя пунктами по совершенно прямой линии, то есть по хорде земного шара. Поезда в таком туннеле будут катиться под действием разницы в силе тяжести на его краях и в середине. Я.Перельман в своей «Занимательной физике» пришел к выводу о принципиальной осуществимости идеи А.Родных и даже рассчитал время такой поездки, а именно — около 42 минут. Это, конечно, очень занимательный физический парадокс, но никаких других проблем в очерке нет. В отличие от него «электрический рассказ» инженера В.Чиколева «Не быль, но и не выдумка» (1895 г.) — довольно толстый том большого формата. Некий граф В. пригласил гостей в свое имение, превращенное им в Институт экспериментального электричества.

Тут мы встречаем электроосвещение, электроотопление, механический гардероб, автоматический нагреватель напитков, автоматическую раздачу книг в библиотеке; подробно, с выкладками доказывается преимущество электромобиля («электрохода») перед бензиновыми и паровыми экипажами.

Иные идеи Чиколева не осуществлены до сих пор. Это книга-прейскурант, реклама внедрения электричества в русский быт, и в этом своем качестве она, бесспорно, была очень полезной. Но столь же бесспорно, что к художественной литературе эта книга не имеет ни малейшего отношения, за исключением названия, в котором, на мой взгляд, очень емко сформулирована диалектическая суть фантастического жанра.

Научно-фантастические очерки К.Циолковского «На Луне», «Вне Земли», «Грезы о Земле и небе» имели неизмеримо большее значение, но совершенно очевидно, что и они должны в первую очередь рассматриваться по ведомству науки, а не литературы. Но и фантасты-литераторы могут многому поучиться у Циолковского, в частности, как можно точно и наглядно описывать поведение человека в небывалых условиях — например, в невесомости.