Владимир Савченко - Должность во Вселенной

Однако у проходной, когда они вернулись, его ждала еще одна встреча: возле директорской «Волги» маячила знакомая долговязая фигура — Юрий Зискинд, загорелый и худой.

— Я к вам. Валерьян Вениаминович, — сказал он грустно. — Только час, как вернулся в Катагань…

— Рад вас видеть, Юра! — возбужденно (сам не понимая, почему его так будоражит встреча с уволившимся полгода назад — страшно давно! — архитектором) сказал Пец, пожал ему руку.

— …и узнал об Александре Ивановиче, о Саше… — Голос архитектора дрогнул.

— Ну-ну… — Валерьян Вениаминович похлопал его по плечу. — Не надо слов, Юра, не надо лишних эмоций. Он жил красиво и умер красиво. Садитесь с нами, едем в город.

В его словах и жестах была избыточная суетливость.

Они сели в «Волгу»: Буров впереди, Пец и Зискинд сзади. Машина тронулась.

— В моем Киеве говорят: умрите вы сегодня, а я завтра, — так же невесело молвил Юрий Акимович. — Полагаю, это относится и к умирающим красиво. Я ему говорил, что это занятие не для него.

Валерьян Вениаминович скосил на архитектора глаза: оказывается, понимает. Ну да, он еще тогда понял, поэтому и дал ходу. Оно было не для него, это Большое Знание о мире. И не для Александра Ивановича, он прав. И не для него, Пеца. Они вообще не для людей, эти беспощадные истины Вечной Бесконечности о подлинных причинах нашего бытия, о напоре порождающего и сжигающего нас времени. Надо подняться над всем человеческим, чтобы согласиться с первичным смыслом наших чувств и возникающих от них дел: простые преобразования пены веществ в растекании потока времени. Мы не надэтим, мы одно с этим: с планетой своей, с деревьями и животными, с воздухом и водой… И наши полу животные (или на три четверти животные, или на 99 % — а то и на все сто) представления нам дороги. Отнять их — отнять все, что у нас есть. «А посему, — Пец оглянулся: темная громада Шара с серой копной башни удалялась в рамке заднего стекла, — захлопнись, Книга Бытия! Может, ты и не вся там — но все равно в гораздо большем объеме, чем человеку надо прочесть для счастья. Ныне отпущаеши…»

— Да. Это занятие теперь для другого, — сказал он, чтобы поддержать разговор, — вот для Виктора Федоровича, которого проектируем на должность главного. Прошу любить и жаловать.

— Что ж, дай бог… — отозвался Зискинд.

— …нашему теляти волка съесть, — задорно повернулся к нему Буров, — как говорят в вашем славном Киеве. Это у вас было на уме, Юрий Акимович?

— Нет, почему же? Поздравляю.

Зискинда отделяют от факта смерти Корнева часы, подумал директор, Бурова — многие дни; вот и разница настроений.

— Знаете, Юрий Акимович, — продолжал Буров, — я не раз поминал вас вот в каком плане: если не считать кольца-лифта, то слишком уж вы стационарно спроектировали башню. На века. А зачем ей на века? Стены держат, перекрытия держат, а морально устарела. Настолько устарела, что хоть под снос… да строить на ее месте тот же ваш Шаргород. Он гибче, перспективнее. Не запроектировали вы какой-нибудь слабины в фундаменте, а?

— Не-ет! — архитектор с живым вниманием глядел на Бурова.

— Жаль. Иной раз думаешь даже, — Виктор Федорович смотрел на Пеца с каким-то ожиданием, — а хорошо бы с ней что-то случилось?…

Валерьян Вениаминович не поднял на него глаза, напрягся: «Понял — или так спросил?…»

Машина ехала окраинными кварталами города.

— Одобряю ваш выбор. Валерьян Вениаминович, — сказал Зискинд. — Из Вити будет главный: свежий взгляд, прогрессивные идеи.

— Да-да, — рассеянно сказал Пец, — да-да…

Он наконец понял, почему его неприятно взбудоражила встреча с Зискиндом. Зискинд — это было напоминание об ошибке. Даже не так, нет… отклонение проекта Шаргорода не было ошибкой тогда. Но теперь, когда больше прожито, узнано и произошло, Валерьян Вениаминович вдруг увидел, что мог быть иной, куда более благополучный путь познания MB, и путь этот начинался — и сейчас мог начаться! — с Шаргорода.

…Тогда их ошарашила сама идея о возможном выращивании в Шаре «НПВ-людей» — внедряющихся все выше и глубже в быстрой смене поколений, накоплении специфичного, не как в однородном земном мире, опыта жизни и исследований, обгоняющих нас по интеллектуальному и духовному развитию. Хоть идею эту на основе проекта развил Корнев, а Зискинд только согласился с ней, но инстинктивно все — и он, Пец — отнеслись к ней с отвращением, как к предложению плодить в Шаре ублюдков. Конечно же, ублюдки, раз будут отличаться от замечательных нас!

«Не поняли, объявили проект преждевременным. А может, все не так: преждевременен наш рывок в MB, к меняющимся мирам? Надеялись разрешить все проблемы познания инженерной смекалкой, лабораторными способами. А самая-то проблема оказалась по этусторону окуляров, кнопок и клавиш автомата ГиМ — в нас самих, людях из однородного мира… да если уж совсем прямо, только-только из пещеры. Десяток тысячелетий нашей эволюции (штаны — и те носим лишь вторую тысячу лет) для Меняющейся Вселенной — тьфу, полторы минуты в режиме „кадр-год“. И — резкий мучительный скачок знаний. В таком как не сломить себе шею!.. А вот если бы к Меняющейся Вселенной в Шаре приблизились люди третьего или четвертого поколения Шаргорода, для которых мир НПВ был родным, а люди седьмого-восьмого поколения создали систему ГиМ, которую только к десятому-двенадцатому поколению довели до совершенства в наблюдениях — то, во-первых, они провели бы эти исследования куда более толково и полно, а во-вторых, куда спокойнее восприняли бы и быстро меняющееся небо над их меняющимся миром, и зримую конечность миров. Потому что по-настоящему добротен не технический и не теоретический процесс познания мира, а — интеллектуально-социальный. Когда множество людей понимает что к чему. И лучше, ежели во многих поколениях.

…Вот эти многие поколения, быстрота их смены нас более всего и испугала: как с ними быть?… А почему бы не доверить им самим их будущее? Что мы за умники такие — за всех наперед решать? Тем более, что теперь ясно, каков наш ум.

…И я тогда высказался: мол, вот если бы было у нас два Шара, то один можно отдать под проект Зискинда, — в полной уверенности, что второго не будет. А что ты споешь теперь, папа Пец, после изобретения Миши Панкратова, которое позволит выделить из нашего Шара и второй, и третий, и десятый — в объемах, может, и не вселенских, но вполне громадных?… То есть, выходит, этотпуть не упущен?!»

От последней мысли Пеца заколыхало, начало кидать, как щепку в прибое, волнение мысли; неоднородное пространство-время, которое частенько перечеркивало их новые удачные решения еще более новыми и более удачными, настигло его и вне Шара.