Владимир Савченко - Время больших отрицаний

…пусть нац-бараны думают, что они национальнее других, как раньше сов-бараны доказывали, что они советскее других, — возглашал один за длинным столом на фоне гор и с бокалом (уже не первым) в руке, — пусть верят теперь в развитой рынок, как прежде в развитой социализм… ик! — мы как были на коне, так и остались!

— И будем! И бу… — поднимает бокал другой.

— Главное, держаться друг друга… — это уже третий. — Как тады!

— Ну, и сволочи же, а! Люди вам верили.

Это произнес не четвертый с бокалом, не пятый и не n-ный. Голос сверху и с выразительными обертонами. Застольники озираются.

— Кто это сказал?

— Ты?!

— Да боже избавь!

— Я это сказал. Не узнаете? Думали, выдумки. А это — Я. Сколько вот этот ваш прокурорчик посадил за расхищение народной собственности? А у вас-то сейчас — какая? Чья?..

Один властно щелкает пальцами начальнику охраны, кавказцу в бурке; тот подскакивает.

— Слушай, это, наверно, в горах засели с репродукторами? Просмотри, найди — и огонь на поражение.

Тот отправляется искать и исполнять.

— Ой, дывиться, сонце яке червоне! — это катаганская сановная дама. — И горы велыки яки!..

Верно, за интересным разговором не заметили, что оказались вместе со столом и крепостным подворьем с бассейном и розарием как под уменьшительным стеклом. Или по ту сторону призмы, радужно исказившей все. Окрестные горы, озаренные предзакатно, поднялись выше; но небо над ними не синее, а темно-бордовое. Солнце над западным хребтом многократно увеличилось и светит кроваво-багрово.

— Это солнце в день суда. Над вами, — поясняет тот же богатый обертонами баритон с неба. — Вы думали, вам все сойдет с рук…

— Слушай, не ввязывайся, ну их, это же ближний бой с дерьмом… — вмешивается другой голос, быстрый и деловой. — Вот вертолеты Ми-6 повышенной комфортности — это вещь. А? Возьмем?

Если пренебречь последней деловой репликой, то во всем этом есть что-то вселенское: багрово увеличившееся солнце на фоне возвысившихся окрестных гор, голоса с неба…

Но сидящие за столами чихали на вселенскость. ТВ тоже, грят, космично: его радиоизлучение от Земли, грят, как от Юпитера… и вообще там тысячи изобретений-открытий, в которых черт ногу сломит, фу ты, ну ты, е-моё… а все оно наше. Взяли. Ничего этого знать не надо, даже лучше не знать. Служить и выслуживаться, ловчить и давить, как в давние времена, когда не то что ТэВэ, а и этого… ик! — электричества еще не было. Держаться власти, держать власть, ловчить-крутить — и все будет наше.

— Ах тааак… — пьяноватый сановник выхватывает у охранника автомат, — на испуг меня брать! Я сам кого хошь возьму на испуг!..

И палит очередями по горам и вверх, расстреливает весь магазин.

— Ай-яй-яй!.. Ты хоть думаешь, в кого палишь!

— Хватит выступать, — властно вмешивается третий голос. — Режим эр-эр-о-о. Подвижную технику в пропасть…

— Кроме Ми-шестых!.. — уточняет деловой.

День текущий 13,7507 окт ИЛИ

14 октября 18 ч 3 мин,

десять минут спустя

То, что происходит дальше, могло быть и страшным судом, и страшным сном. Горы еще возвышаются и чернеют, расширяется-темнеет солнце, чернеет небо. Каменистый двор под ногами и окрест пировавших собирается, как простыня, охватывает их всех вместе с обслугой и охраной. Все валятся с ног, тыкаются, мечутся на четвереньках.

— Бросьте оружие, а то еще перестреляете друг друга, — советует баритон с неба; не приказывает, а советует, даже сочувствует — но звучит теперь настолько мощно, так проникает в души, что совет нельзя не исполнить. — Отшвырните подальше!

И автоматы охранников летят прочь, исчезают в «простыне тьмы». А внутри ее какое-то месиво из жирного людского мяса, движений, столкновений, визга женщин (а там все молодки — и официанточки, и новые жены или любовницы старых сановников), стоны, рык и сопение мужчин.

Потом все враз кончается. Нет упругой «простыни тьмы». Горы на месте и небо с солнцем тоже; на месте и башенки крепости, ее двор. Кошмар длился не более минуты.

Нет пиршественного стола, он обратился в труху; нет бутылок, лишь аромат вин в лужах; нет блюд, яства чавкают под ногами. И главное: все нагие и не могут узнать друг друга! Потому что пропали не только одежды вплоть до нижнего белья, но исчезли у всех, даже у женщин, волосы. Не только на голове: гривы, шевелюры, усы, бородки, брови, баки, ресницы — на всем теле, на всех телах ни волосинки; ни в паху, ни подмышками.

Младенчески голые похожие до одинаковости взрослые; отличить можно только мужчин от женщин да еще по размерам тел и частей их: бедер, животов, рук, ног, грудей. Все перепачканные; некоторые по-младенчески укакались от ужаса и непонятности случившегося.

— Саламандры Чапека! — рокочет негромко голос. — Слушай, почему они всегда обделываются?

— Засранцы, вот и обделываются, — отвечает тот, который скомандовал «режим эр-эр-о-о». — Сейчас на Земле власть засранцев. Засилье их. Они ведь и друг друга боятся. А держатся вместе только потому, что остальных боятся еще больше.

— Дело не в том, — вмешивается третий, — это ж номенклатура. Жупел власти. И когда он их не прикрывает, они сразу обнаруживают свою натуру… Это мне еще батя покойный рассказывал: когда Хрущов наезжал давать им накачку на совещаниях, на которых с постов летели и даже под суд шли, — так там столько врачей дежурило. И пилюли всем чинам, и укольчики. А уж что творилось в туалетах!..

— Смотри-ка! А когда в президиумах сидят, и не подумаешь.

— Отключаемся?

— Нет, подожди. И видеокамеру включи.

А поглядеть есть на что, записать на пленку тоже.

— Ой, Степа, уидем звидси, — голосит, бьется в истерике катаганская дама-хохлушка, припав к голому толстяку. — Нас тут попалят и зарижут!

— Да я не Степа, я Вася, — отдирает ее руки, отстраняется тот. — Фу, прилипла.

— Мои ногти! — верещит другая, смотрит на растопыренные пальцы. — Я два часа позолоту наносила!..

И ни позолоты, ни ногтей. Исчезновение всего прочего на себе до этой дамы как-то еще не дошло.

Многие лезут в бассейн, обмыться. Кто-то в чавкающей жиже ищет свои регалии; нашел вместо них куриную ногу — остервенело гложет, чтобы прийти в себя.

— В гардеробе должны быть халаты, — гортанно говорит голый, молодой и стройный, с кавказским носом, видимо, охранник, пышной молодке, прикрывающей руками то, что невозможно прикрыть. — Пойдем, хозяйка, я провожу.

— Пойдемте, Гиви… Ох, а что это у вас так поднимается! Ого… Вы, пожалуйста, ничего такого не думайте.

— Я и не думаю. У него своя голова, он сам думает.

— Ой, ну увидят же! — А сама в нетерпении уже переступает полными ногами.

— А мы пойдем другим путем.

Они сворачивают в розарий; теперь видны наблюдающим сверху и в иной позиции. В гардероб они придут нескоро.