Семен Слепынин - Паломники Бесконечности

— Быть непосредственной выдумкой природы или опосредованной, — задумчиво говорила Аннабель Ли, — какая разница?

— Тебе бы сейчас в собеседники капитана, — пошутил я. — Какой бы разгорелся ожесточенный философский диспут.

— Ну нет, философ из меня никудышный, — рассмеялась Аннабель Ли. — Читала я как-то Гегеля и Канта. Ничегошеньки не поняла. Мне бы только музыку да танцы. Я ведь глупенькая и легкомысленная. Любишь такую?

В ответ я молча и крепко поцеловал ее. Бродили мы с Аннабель Ли по саду до самого рассвета. Из сада вышли на берег. Легкий ветерок морщинил зеркальную гладь воды. С востока на озеро тихо наплывало облако, серебристо пенившееся под лучами восходящего солнца. От облака отделились какие-то клочки тумана. Они снизились и, взмахнув крыльями, полетели над озером.

— Мои фрейлины ночевали в этом облаке, — пояснила Аннабель Ли. — Спрячемся. А то увидят нас, шушукаться будут.

— Сплетницы? — удивился я.

— Еще какие, — рассмеялась Аннабель Ли.

После завтрака я предложил ей и капитану посмотреть мою картину «На абордаж». В мастерской я подтащил картину ближе к окну, раздвинул шторы и увидел в глазах Аннабель Ли восторг и ужас.

— Потрясающе! — воскликнула она. — Эта картина пугающе гениальна.

— Вот именно. Пугающе, — нахмурился капитан. — Что с тобой случилось? Раньше в твоих картинах я видел что-то светлое, метафизические тайны и печально зовущие дали. А сейчас?

— Ты односторонен, капитан, — возразил я. — Вселенная не только светлый ангел, но…

— Но и дьявол, хочешь сказать? Понимаю. Ты увидел мир глазами старпома.

— Клевета, — обиделся я.

— Не веришь? А вот посмотри: один из пиратов, вот этот, с окровавленной саблей, похож на старпома.

— Неправда, — сказал я, но, приглядевшись, поразился: действительно похож!

— А мне картина нравится, — настаивала Аннабель Ли. — Не знаю, как насчет философии, но это высокое искусство.

— Да, — согласился капитан. — Картина совершенна. Даже гениальна.

— Она романтична! — воскликнула Аннабель Ли.

— И здесь не возражаю, — продолжал беспощадный капитан. — Но это зловещая романтика. Романтика зла и разрушения.

Услышал я от капитана еще немало безжалостных слов. Упомянул он, конечно, и о метафизическом ужасе. Раздосадованный и обиженный, я вышел на берег озера и увидел Фриду, явно поджидавшую меня.

— Что-нибудь случилось? — участливо спросила она.

— Так, пустяки. Слегка повздорил с капитаном.

— Лучше бы ты повздорил с царицей. Тогда была бы хоть какая-то надежда, что ты обратишь на меня внимание. Разве не видишь, как я страдаю?

— Ну и баловница ты, — рассмеялся я. — Подожди меня здесь. Я сбегаю за этюдником.

В мастерской Аннабель Ли и капитан продолжали обсуждать картину.

— Все! Кончаю с серьезной живописью! К черту ее! Буду писать портреты хорошеньких девушек.

Портрет Фриды мне удавался, писался весело и беззаботно. Из небытия выступало на полотне что-то под стать моему настроению — беззаботное, смеющееся создание, существо эфирное, сказочное и в то же время таинственно земное.

— Отдохнем? — часа через два предложила Фрида. — Слетаем? На этот раз недалеко.

— На наши околосолнечные облака? Согласен. Любопытно посмотреть, что там.

Там ничего не оказалось. Кроме нашего, вокруг солнца кружились еще два космических облака. В одном из них сиреневая полумгла сменилась в глубине непроницаемой тьмой. И ни малейших признаков планеты, вообще какой-либо тверди. Зато другое облако порадовало. Правда, и оно было пустое, но его движущиеся и полупрозрачные, как кисея, клубы пропускали приятно приглушенный солнечный свет до самого центра.

Взмахивая крыльями, Фрида медленно парила в глубине облака, словно искала что-то. И нашла! Мы попали в удивительный грот, похожий на радугу. Полукруглый свод его светился голубыми, алыми, оранжевыми, изумрудно-зелеными кружевами. Они тихо вращались, струились. Сверху проскакивали солнечные лучики, искрами вспыхивали, гасли и снова загорались. Под нами волновались какие-то пушистые холмы, мерцающие многоцветным инеем и хрустальной пылью.

— Присядем, — предложила Фрида, складывая крылья и становясь озерной девой в искрящемся сиреневом платье. — Не бойся, никуда мы не провалимся.

Я сел на мягкий зеленый холм и действительно никуда не провалился. Рядом — Фрида с подкрашенными ресницами и смеющимися синими глазами. Красавица хоть куда.

— Да ты еще больше похорошела, — удивился я.

— Я ведь дома, в своей… Как это ты сказал про облака? В своей стихии.

— Только вот пустовато здесь.

— А я думаю, что здесь тоже есть синие озера, зеленые острова, дворцы. Только мы не видим их, потому что… Не знаю, как выразиться, не нахожу слов.

— И здесь тоже есть живые существа. Но слишком, наверное, некрасивые. Облако не решается показать их, чтобы не оскорбить наше эстетическое чувство, не шокировать, — сказал я и поморщился. «Шокировать», «эстетическое чувство» — таким языком можно говорить с Великим Вычислителем в жабьем болоте, но не со сказочной Фридой и не в этом сказочном царстве.

Не в пример мне Фрида силилась выразиться поэтичнее и образнее, но не смогла, не нашла в человеческом языке нужных слов.

— А может, они не такие уж безобразные, — возразила Фрида. — Просто совсем-совсем другие.

«Она не такая уж глупышка», — подумал я и воскликнул:

— Да ты не только похорошела, но и поумнела!

— Правда? — обрадовалась Фрида. — И ты любишь меня?

Взглянул я в сияющие глаза Фриды и почувствовал на миг какой-то трепет, почтительный страх — на меня глядит душа и тайна мира! Справившись с замешательством, сказал:

— К сожалению, мы очень разные. Ты лучше меня. Я кое-как и на короткое время слеплен из земного праха. Ты же вечна, ты соткана из этих волшебных облаков, из земных туманов и звездного сияния.

«Боже мой! — мысленно воскликнул я. — До чего опять пошло». Но Фриде почему-то понравилось.

— Как удивительно ты говоришь, — прошептала она и грустно вздохнула. — Неужели между нами ничего невозможно?

— Возможно, Фрида. Но совсем другое. Рядом с тобой мы, люди, словно рядом с душой Вселенной, с ее тайной. — И подумал: «Фрида почему-то ярко выделяется среди других птиц Сиреневого озера».

Я спрашивал Фриду, кто она и откуда? Что думает о мире? Какой он, этот мир? Фрида изо всех сил старалась выразить себя, раскрыться. Иной раз казалось: вот она, конечная тайна, совсем рядом… Но нет. То были какие-то неясные, ускользающие образы, что-то невыразимо прекрасное и тающее как дым. И я досадовал: то ли Фрида знает все, то ли не знает ничего.

— Не могу, — жалобно призналась она. — Нет таких слов.

Да, нет у нее и у нас таких слов и понятий. Возможно, Фрида — это попытка облаков, а может быть, и всей Вселенной, предстать в понятном для нас прекрасном образе. Прекрасный образ, несомненно, удался, но он совсем непонятный. Сами же облака ничего сказать не могут, они лишены индивидуальности и личного сознания, в том числе, к сожалению, морального сознания. Они не понимают наших тревог и волнений, не знают, что для нас хорошо и что плохо. Таинственные облака по ту сторону наших переживаний и ценностей, «по ту сторону добра и зла». Само по себе это, может быть, и мудро: разве добро и зло не одно и то же? Но стало тревожно: облака не смогут оградить нас от бед и опасностей. И прежде всего, от самих себя. А добром наша идиллия не кончится: слишком уж все хорошо.