Михаил Емцев - Зеленая креветка и другие рассказы

— Что мы будем делать с ним? — Я махнул рукой в сторону палатки.

— Он конченый человек. Это наркоман в последней стадии. Я видел таких. Они неизлечимы.

— Но он же здесь совсем недавно!

— Прогресс, дружище! Прогресс! Чтоб так изуродовать человека, простому морфию нужны были годы. Электроток сделает это за один сеанс.

— Ты считаешь, что тут есть связь?

— К сожалению, этот несчастный прав. Тот же морфий, попав в кровь, превращает в мозгу в обычный электрический ток. Это электронаркомания. По-моему, дело безнадежное.

— Но ведь таких лечат.

— Не так уж успешно, как это принято думать.

— А если их лишить наркотика?

— Они либо добудут его, либо умрут, либо выздоровеют.

— Тогда мы не должны отпускать Брайтона. Он был сильным человеком. Должен вынести.

— Что ж, попробуем… У нас в аптечке, кажется, есть ампула пантопона. Попробую ввести ему. Может быть, немного успокоится.

Страатен полез в палатку. А я прислонился щекой к влажной холодной коре. Мне было так жутко, как никогда в жизни. Впервые я задумался о таких вещах, как бытие, сознание, конечная цель. Я не мог забыть горячечных слов, которые выкрикивал Брайтон. Я тогда не нашелся, что возразить на них. Но дело не в этом. Брайтону не нужны никакие возражения. Они нужны мне! Но я по-прежнему не нахожу их. Как же жить дальше? Неужели все в жизни лишь импульс тока? Нужно избегать неприятного и стремиться к приятному. Мы просто машины, не сознающие, как дешево нас надувает природа. Но ведь это не так! А исскуство, а самопожертвование… Ненависть. Ненависть к тем, кто построил эти резервации, например. Я же могу во имя этого отдать жизнь? Наверное, могу. Тогда в чем дело? А если бы я оказался на месте Брайтона? Я стал бы таким же? Вот в чем загвоздка! Я стал бы таким же… Но все же это был бы уже не я, а кто-то другой, больной, искалеченный, Мало ли больных людей в мире! Взять хотя бы тех же наркоманов. Ведь никто еще не усомнился в человеческих ценностях, глядя, как они беснуются. Почему же я теперь подвергаю все мучительной переоценке? Просто слишком чудовищно само преступление. Вот отчего шевелятся на голове волосы. Это же фашизм. Страшный механизированный фашизм атомного века. Индустриальное порабощение человеческой психики. Растление душ. Низвержение моральных устоев. Вот что это такое…

— Спит. Я, кажется, усыпил его, — сказал Страатен.

— Слушай, Страатен. Мы пришли сюда помочь ему. Теперь все иначе. Помогать нужно всем: тебе, мне, людям, которых мы даже не знаем. Понимаешь?

— Я рад, что ты так думаешь. Я и раньше кое-что знал об этой резервации. Мне казалось, что я ввязываюсь в это дело только ради него. Теперь я вижу, что это не так.

— Мы должны во что бы то ни стало вывезти отсюда Брайтона. Даже ценой его жизни. Пусть это звучит жестоко, но мы должны так поступить. Ты понимаешь, зачем он нам нужен?

— Я все понимаю. Но у нас слишком мало ампул. Нельзя же его все время держать связанным.

— Если другого выхода нет — можно. У него сильный организм. Я думаю, он вынесет. А здесь он все равно скоро погибнет.

— Ты думаешь, это так сильно истощает психику?

— Не только это. Вот, смотри. — Я достал из кармана несколько кусочков породы, подобранных в шахте. — Это золотоносные конгломераты, содержащие уранинит. В таких шахтах должны работать машины, а не люди. Понимаешь? Все они обречены на страшную смерть.

— Пойду сделаю ему еще один укол, — сказал Страатен. Жаль, что у нас нет морфина.

Всю ночь меня мучили кошмары. Тяжелые и горячие удавы упругими кольцами сжимали грудь, гипнотизировали безумными белыми глазами. Отдаленно я сознавал, что сплю, но это не мешало мне цепенеть от безысходного, невыразимого ужаса. Хотелось кричать, но глубины сна, как водные толщи, поглощали все звуки.

И вдруг немота прорвалась, как набухшая подо льдом река. Я не слышал, что говорил Страатен. Я просто дышал, легко и свободно. И с каждым вздохом успокаивалось колотящееся сердце ив груди разливалось блаженство успокоения и безопасности. Но постепенно до меня стал доходить смысл слов.

— … невероятной силы, — донеслось ко мне из далекого надзвездного мира.

— А? Что? — переспросил я, ошалело тараща глаза.

— Он же разорвал веревки! Он ушел туда, назад, а мы даже не проснулись.

Брайтона в палатке не было. Я взял у Страатена фонарь и направил его на обрывки веревки. Конечно, Страатен ошибся. Брайтон не разорвал, он просто перегрыз их. Но факт оставался фактом — Брайтон ушел.

Мы больше не ложились. Говорить не хотелось. Я сварил кофе.

— Что ж! Не выгорело. Надо собираться. Будем уходить, вздохнул Страатен.

— А может, еще раз попробуем? — робко предложил я, зная, что вторая попытка почти наверняка провалится.

Да и не стали бы мы ловить Брайтона еще раз. Ничего не поделаешь, раз уж так вышло. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь.

— Продовольствия у нас остается только-только чтобы вернуться. — Страатен выбросил сигарету в серый треугольник, чуть видимый в черноте палатки. Впервые он не зарыл окурок в землю.

Сонно прокричала какая-то птица. До рассвета оставалось часа полтора. Я не заметил, как задремал.

А когда начался день, мы увидели с нашего наблюдательного пункта Брайтона. Он шел в последней шеренге. На этот раз там была полная четверка. Может быть, доставили новеньких, или же этой ночью умерло сразу двое. Сейчас мне это было безразлично…

С четырех сторон ползли к терриконам большие серые гусеницы.

— Заберемся в вагонетку, как только остановится подвеска, — сказал я.

— Да. Сегодня же вечером.

— А если мы испортим всю эту музыку?

— Что ты имеешь в виду?

— Не притворяйся, адвокат. Ты прекрасно понимаешь, что я говорю.

— Можем ли мы взять на себя такое…

— Брайтона мы же попробовали… изолировать.

— Он был один. А здесь десятки несчастных. Они же умрут.

— Здесь они все умрут, Страатен! И ты это знаешь. Но ты сам сказал, что часть наркоманов выживает. Мы должны спасти хоть кого-нибудь из них. Шахта все равно их доконает.

— Ты думаешь, они перестанут ходить в шахту? Ошибаешься. Сработает рефлекс. Они не перестанут добывать этот конгломерат, не перестанут. А мы их лишим единственного, что у них осталось.

— Если мы уничтожим питающий кабель, то парализуем не только агрегаты электропыток. Работы в шахте тоже приостановятся. Встанет клеть, не будет вырабатываться сжатый воздух, замрут вентиляторы, погаснут лампы.

— Об этом я не подумал.

— Естественно. Откуда тебе знать, что такое шахта? Ну так как, ты согласен?

— Ты точно знаешь, что работа в этих шахтах смертельно опасна?

— Да. Я хорошо знаю эндогенные урановые руды. В них очень много полония. Рак легких, не только лучевая…