Михаил Емцев - Падение сверхновой (сборник)

Перечень Ваших ошибок можно было бы продолжить, но вряд ли в этом есть какой-нибудь смысл. Одним словом, изображение Эхнатона, возносящего молитву Атону, вы приняли за космонавта.

Но все это нисколько не умаляет сделанного Вами открытия. По возвращении в Англию соблаговолите нанести нам визит.

Искренне Ваш Эдвин Г.Хигинботам,

ученый секретарь Археологического общества.

Р.S. Присланные вами образцы спор переданы на исследование в Ее Королевского Величества институт биохимии. Предварительный анализ, проведенный мистером Гемсбеллом, показал высокое содержание белков с большой токсичностью, находящихся в состоянии стадийного или сезонного анабиоза.

Поздравляю Вас, сэр, с замечательным археологическим открытием.

Э.X.

Акимчук не умел и не хотел себя обманывать. Он знал, что все кончено. Казалось бы, время должно было притупить боль, сделать ее не такой острой, но — странно! — чем дальше уходил звездолет от того места и той минуты, тем осязаемей становился мутный, подкатывающий к горлу комок тоски.

Надежды не было, да и не могло быть. Но вопреки логике, вопреки рассудку Акимчук поймал себя на мысли, что не хочет, не может лететь к Земле. Словно в груди еще теплился, тускнея от времени, шаткий огонек надежды. И Акимчук понял, что пожирающая пространство скорость слишком быстро и беспощадно погасит этот мерцающий язычок.

Акимчук подумал о друзьях. Не о тех, которые остались там навсегда, — о них он думал неотступно, — а о тех, которые были рядом. Он понял, что каждый из них так же мучительно пытается логическими доводами заглушить инерцию сердца.

В рубке прячется глухая космическая тишина. Но чуткий слух Акимчука улавливает едва слышное мелодичное дребезжание, время от времени возникающее за панелями счетных устройств.

"Может, где болт отвинтился, а может, облицовка, как прошлый раз, отстала и вибрирует, — думает Акимчук, — надо бы пойти, посмотреть…"

Но он не двигается, потому что понимает, что сам себе придумывает работу. За работой легче…

Усталость многопудовой штангой прижимает его большое тело к уютному креслу. Трудно шевельнуть рукой, двинуть ногой. Ноги особенно ощущают сладковатую тяжесть усталости.

Неприятное ощущение… Акимчук хмурит брови и смотрит, на свое отражение в стекле аппаратуры. Он видит большой квадратный лоб с двумя выпуклостями, исчерченные морщинами щеки, тяжелый подбородок и безгубый рот, твердый и узкий, как лезвие ножа. Под нависшими бровями угольками светятся маленькие глаза. Акимчук вздыхает и опускает взгляд вниз. На гладких поручнях кресла лежат его большие руки со вздувшимися венами и сильными толстыми пальцами.

— Стар я, ох и стар, — негромко говорит себе Акимчук. Мысли его, уйдя от главной темы, трудной и неприятной, скользят прихотливым ручейком.

Столько лет в космосе! Столько лет тяжелого космического труда вдали от близких, родных, друзей и недругов. Мы, шутя и гордясь, обрекли себя на жизнь среди металла и пластмассы, нашим верным другом стал кибернетический мозг, нашим незаменимым помощником — механический робот. Мы смеялись и плакали от восторга, впервые отрываясь от Земли, теперь мы плачем каждый раз, когда видим ее изображение. Когда-то моряки обклеивали свои каюты портретами полуобнаженных актрис, у космонавта лучшим украшением кабины стала фотография земного шара. Изгнание, добровольное изгнание, совершенное во имя науки, человечества и… славы.

Нет, пожалуй, слава, жажда известности, стремление к отличию, — все это умерло в первом же репсе. Слишком величествен космос. Пространство стирает с человеческой души страстишки и слабости, как мокрая тряпка — мел.

"Мы возвратились домой, притихшие и пристыженные, а земляне нашли нас снисходительными и величавыми, — писал много лет назад звездолетчик, побывавший в космосе еще в начале эры звездных полетов. — Переоценка ценностей сильнее коснулась тех, кто улетел, а не тех, кто остался".

Как ни тяжело нам было, закрыв глаза, думает Акимчук, головы наши работали четко и трезво, а руки действовали уверенно. Мы выполняли свой долг. Но когда мы возвращались на Землю, нам все труднее было говорить с людьми. Ведь они так быстро рождались и умирали.

И мы снова рвались в космос. Так постепенно из водителей звездолетов мы стали жильцами космоса, его старожилами. И в то же время каждый из нас в течение столетних перелетов вынашивал свою идею, которая когда-нибудь может оказаться нужной науке и человечеству.

Перед последним перелетом руководитель Института звездной навигации долго сверлил меня глазами.

— Акимчук, вы наш ветеран. Мы хотим предоставить вам бессрочный и давно заслуженный отдых.

— Он мне не нужен. Я хочу умереть в космосе.

Красивые и лживые слова. Пока я не хочу умирать ни в космосе, ни дома. Я хочу найти другую жизнь, любую жизнь, зарожденную в ином мире, где о Земле ничего не известно. Не живую материю, как называют ее биологи, а мыслящих разумных существ.

Ни марсианские чахлые папоротники с их синюшной листвой, ни венерианские гады, ни воздушные черви с планеты Гор меня не пленяют. Мне нужна жизнь мысли, жизнь интеллекта, с которым можно было бы вступить в контакт, обменяться чувствами, идеями, даже подраться, если это станет необходимо.

Но пока… Пока еще ни один звездолет не вернулся домой с весточкой о других разумных существах.

А сколько мы потеряли умных и талантливых друзей в этих бесчисленных перелетах? Вот и сейчас… Гибель пятерых мне кажется каким-то скрытым возмездием за нашу неспособность предвидеть опасность.

— Ты не спишь, Иван? — в кабину входит Ярцев.

— Какое тут… — тихо отзывается Акимчук, не поворачивая головы.

Ярцев садится на свободное сиденье. Акимчук внимательно разглядывает худые ввалившиеся щеки Ярцева, прозрачные серые глаза и светлый ежик волос над высоким лбом. Как он еще молод…

— Ну, что скажешь?

— А что бы ты хотел услышать?

Они надолго замолкают. Ярцев шелестит страницами большого иллюстрированного журнала.

— Как Лев?

— Занялся структурными анализами…

— Что ты читаешь?

— А вот смотри, Ваня, какая интересная штука, — Ярцев подносит журнал к глазам главного пилота.

На большой черно-белой фотографии запечатлен земной шар, ярко освещенный двумя ослепительными пятнышками, повисшими над полюсами.

— Что это?

— Ты разве не помнишь? Это попытка зажечь над Северным и Южным полюсами аннигиляционные солнца, чтобы растопить все льды на Земле. Свезли миллиарды единиц звездного горючего в космос и подожгли его там над полюсами. Но тогда ничего у них не вышло, у наших друзей из Института моделирования астропроцессов… Страшно обидно. Солнца погорели минут двадцать да и взорвались. Но какой эффектный снимок вышел, а?