Айзек Азимов - Постоянная должность

На этот раз он бросил их всех и ушел — единственная уступка, которую он позволил себе сегодня.

Войдя в кабинет, Брэйд увидел, что там сидит Кэп Энсон, который в ожидании его просматривал новую книгу по химии гетероциклических соединений — первый том из десятитомной серии, — полученную Брэйдом три дня назад.

Когда Брэйд открыл дверь — раньше эта комната была кабинетом Кэпа, — Энсон поднял глаза и его старческое лицо сморщилось в улыбке.

— А, Брэйд! Вот хорошо! — воскликнул Энсон и пересел к длинной стороне стола для совещаний. — Вы прочли исправленный вариант пятой главы?

Брэйд чуть не рассмеялся с облегчением. Как будто внутри с тихим щелчком раскрутилась какая-то пружинка. Аспиранты могут умирать, полицейские устраивать допросы, каждый встречный задавать ему немой вопрос о смерти, и лишь Энсон, добрый, старый, прямолинейный Кэп Энсон, по-прежнему будет думать только о своей книге.

— Прошу извинить меня, Кэп. Мне не удалось взяться за нее.

Глубокое разочарование моментально как бы придавило всю фигуру Энсона. (Он был невысоким, все еще очень аккуратно одевался, носил тугие белоснежные воротнички, тщательно застегнутый на все пуговицы пиджак плотно облегал его сухощавое тело. В последние годы он стал ходить с тростью, но опирался на нее только тогда, когда никто на него не смотрел.)

— Я полагал, что вчера вечером… — начал Кэп.

— Я знаю, что обещал прочесть исправленную главу. Очень сожалею, что мне не удалось встретиться с вами.

Брэйд хотел было добавить в свое оправдание, что подобное с ним случилось впервые, но воздержался.

— Ничего, не беспокойтесь об этом. Но, вернувшись домой, вы, несомненно, смогли взглянуть на рукопись.

Его голубые глаза, все еще острые, все еще полные жизни, умоляюще глядели на Брэйда, как будто тот, постаравшись, мог вспомнить, что все-таки прочел рукопись.

— Вчера вечером я был немного расстроен. Простите меня, Кэп. Если хотите, я прочту ее сейчас при вас.

— Нет! — Слегка дрожащими руками Кэп Энсон собрал свои бумаги. — Это очень важная глава, и я хочу, чтобы вы ее обдумали. В этой главе я подхожу к органической химии как к современной систематической науке, а этот вопрос очень деликатен. Завтра утром я зайду к вам домой.

— Видите ли, завтра суббота, и я обещал Дорис сходить с дочерью в зоопарк.

Его слова, видимо, напомнили Энсону о чем-то, и он резко спросил:

— Ваша девочка передала вам экземпляр рукописи, который я ей дал?

— Да, конечно.

— Ну, хорошо. Я увижусь с вами завтра утром.

Энсон встал. Он никак не прореагировал на то, что Брэйд собирается погулять с дочерью. Таков был Энсон, и иного Брэйд от него не ожидал. Энсону предстояло завершить работу над книгой, и все остальное его не интересовало.

Книга! Попав в беду, Брэйд как бы открыл в себе новый источник сострадания и от всей души пожалел Энсона. Да, Энсон добился успеха, его почитают, он великий человек, но… он живет слишком долго.

Его подлинно великие дни, когда он железной рукой вершил дела в царстве органической химии, когда его отрицательное мнение могло уничтожить в зародыше новую гипотезу, когда его докладам на конференциях благоговейно внимала переполненная аудитория, канули в прошлое два десятилетия назад.

Когда Брэйд работал над своей диссертацией под руководством Энсона, тот уже был ветераном, и современная органическая химия уже начинала развиваться помимо него. Занимался новый день в науке. Химическая лаборатория становилась электронной, стала обогащаться приборами и математикой, Брэйд виновато признавался себе, что он также боролся за это. Старинная химия, которая была искусством, основывавшимся в значительной степени на чувствах, уходила в прошлое.

А Энсон остался со своим искусством, и химики говорили о нем как о давно умершем великом человеке, хотя маленький человечек, напоминавший Энсона, все еще иногда толкался в кулуарах во время химических конгрессов.

Итак, став заслуженным профессором в отставке, Энсон занялся своим великим проектом — составлением полной Истории органической химии, сводом сказаний о тех временах, когда гиганты создавали из воды, воздуха и угля вещества, не имеющие себе равных в природе.

Брэйду вдруг пришла в голову мысль: не была ли для Энсона книга убежищем? Не означала ли она, что колосс отвернулся от реальной жизни — от того, что физикохимики вытворяют с его любимыми реакциями, — и обратился к прошлому, к тому времени, когда он, Энсон, стоял выше всех?

Энсон был уже у двери, когда Брэйд, вспомнив что-то, окликнул его:

— Между прочим, Кэп…

— Да. — Энсон обернулся.

— Я собираюсь на следующей неделе начать серию лекций по технике безопасности в лаборатории. И я буду весьма вам признателен, если вы найдете время прочесть одну-две лекции. В конце концов, Кэп, ни у кого нет такого опыта работы в лаборатории, как у вас.

Энсон нахмурился:

— Техника безопасности? Ах да, этот ваш аспирант Ньюфелд. Он умер.

Брэйд подумал: значит, он все же знал о нем!

— Да, это одна из причин, побудивших нас организовать курс лекций.

Внезапно лицо Энсона исказилось от ярости, он высоко поднял трость и затем с такой силой опустил ее на стол, что удар прозвучал, как револьверный выстрел.

— Ваш аспирант мертв, и это сделали вы, Брэйд! Да, это сделали вы!

Брэйд застыл на месте — отчасти от оглушительного удара трости, но больше потрясенный словами Энсона. Его рука непроизвольно потянулась назад, нащупывая ручку кресла, но поймала лишь воздух. Энсон продолжал уже спокойнее:

— Вы не можете отрицать, что ответственны за это, Брэйд.

— Кэп, я… я… — попытался что-то сказать Брэйд.

— Вы были его научным руководителем. Вы отвечали за все, сделанное им в лаборатории. Вы должны были знать каждый его шаг, каждый помысел. Вам следовало выбить из него дурь или вышвырнуть его, как это сделал Рейнк.

— Вы имеете в виду моральную ответственность? — Брэйд почувствовал слабость и в то же время колоссальное облегчение. Как будто моральная ответственность за юношу была совершенным пустяком. Он наконец нащупал кресло и сел.

— Послушайте, Кэп, но ведь профессор должен спекать своих аспирантов все же в каких-то определенных границах.

— Вы не дошли до этих границ! И я не виню в этом лично вас. Это лишь часть общего положения вещей. Исследования превратились в какую-то игру. Ученая степень стала чем-то вроде приза, которым награждают аспиранта за то, что он несколько лет торчит в лаборатории, а в это время профессор в своем кабинете составляет прошения о субсидиях. В мое время степень нужно было заработать. Аспиранту за это ничего не платили. Ничто так не обесценивает научную работу, как стремление добиться результата ради денег. Мои аспиранты работали над диссертацией до изнеможения, ради нее они умирали с голоду, и все же кое-кто из них так ее и не защитил. Но те, кому это удавалось, знали, что добились того, что нельзя купить. Ради этого стоило проливать кровь. Вы читали работы, которые мы выпускали?